Рональд Рейган - Жизнь по-американски

И теперь Хейг на другом конце телефона буквально выходил из себя, заявляя, что не желает, чтобы вице-президент имел какое-либо отношение к международным делам; он говорил, что они находятся в его юрисдикции, и добавил, что думает подать в отставку. Я не мог понять, почему он так расстроен, и заверил, что ему не о чем беспокоиться.

С моей точки зрения, он создавал проблемы на пустом месте. Никто не хотел вмешиваться в его дела. Но рано утром меня разбудил звонок Майкла Дивера. Он сообщил, что вечером Хейг поднял шум в связи с новым назначением Буша и грозил подать заявление об отставке.

В восемь сорок пять я пригласил Хейга в Овальный кабинет, ожидая увидеть его заявление и намереваясь отговорить его. Но он был очень спокоен и ничего не сказал об отставке; вместо этого он передал мне заявление, в котором говорилось, что он просит меня издать документ, декларирующий, что он один отвечает за иностранные дела. Заявление носило слишком широкий характер, чтобы я мог его принять, но после его ухода я составил свой проект заявления, короткий и простой, разъясняющий очевидное: государственный секретарь является моим первым советником по иностранным делам.

Он был удовлетворен этим, и я вновь мог продолжать свои усилия, направленные на обеспечение поддержки конгрессом программы экономического обновления. Кроме того, продолжались обычные встречи, конференции и телефонные разговоры с конгрессменами. Были и другие мероприятия, выходящие за рамки моего делового расписания: состоялся банкет, устроенный теле- и радиокорреспондентами, на котором Ричард Литтл очень похоже пародировал, как я провожу пресс-конференцию; был завтрак в честь членов бейсбольной команды "Холл оф фейм", на котором я встретил Боба Лемона и Билли Хермана, — я освещал их игру, когда был спортивным комментатором; а в субботу 28 марта проходил ежегодный капустник, где репортеры шутят над президентами, конгрессменами и другими участниками политической жизни Вашингтона, и у меня была возможность также пошутить в их адрес.

В воскресенье, в чудесный весенний день, утром мы отправились в епископальную церковь святого Иоанна, молитвенный дом недалеко от Белого дома, который называют "президентской церковью". Хор военно-морской академии пел прекрасно, и его исполнение так гармонировало со всей обстановкой, что самые теплые чувства к своей стране объединяли всех присутствующих.

Основным среди запланированного на следующий день было мое выступление на промышленной конференции по строительству и сооружениям, устроенной Американской федерацией труда и Конгрессом производственных профсоюзов (АФТ — КПП), проходившей в отеле "Хилтон" в центре Вашингтона. Большую часть воскресенья я готовился к выступлению, много думал о людях, которых видел в церкви, о будущем Америки и о политике "взаимного гарантированного уничтожения", иначе говоря "безумной политике".

Мне как президенту не надо было носить ни бумажника, ни денег, ни водительских прав, ни ключей — только секретные шифры, с помощью которых можно было начать уничтожение всего живого на земле.

В день инаугурации (за несколько дней до этого меня информировали о том, что я должен делать, если возникнет необходимость начать применение американского ядерного оружия) я принял на себя величайшую ответственность всей своей жизни — ответственность за жизнь каждого человека на земле. С тех пор, где бы я ни был, при мне всегда находилась маленькая карточка с пластиковым покрытием и рядом — военный адъютант, в обязанности которого входила одна функция. Он или она (мне было приятно, когда я мог впервые назначить женщину-офицера на эту должность) имел при себе маленький чемоданчик, который окрестили "футбольным". В нем находились указания по запуску ядерного оружия в качестве ответного удара в случае ядерного нападения на нашу страну. Пластиковая карточка, которую я носил в маленьком кармашке пиджака, содержала коды, которые я должен сообщить в Пентагон; они подтверждали, что именно президент Соединенных Штатов приказывает начать применение ядерного оружия.

Я один мог принять такое решение.

Мы разработали много различных вариантов ответного удара на ядерное нападение. Но все должно было произойти очень быстро, и я думал над тем, сколько понадобится расчета или благоразумия и здравого рассудка для действий в такой кризисной ситуации. Иногда русские сосредоточивали у нашего Восточного побережья подводные лодки с ядерными ракетами, которые через шесть-восемь минут могли превратить Белый дом в груду радиоактивных развалин.

Шесть минут, чтобы решить, как реагировать на появление сигнала на экране радара, шесть минут, чтобы решить, начинать ли это великое побоище! Как может кто-то взывать к рассудку в такой момент?

В Пентагоне некоторые считали, что ядерную войну можно вести и ее можно выиграть. Мне же обычный здравый смысл говорил: ни одна из сторон не может победить в ядерной войне. Ее никогда нельзя начинать. Но что мы делаем, чтобы попытаться предотвратить войну и положить конец такому положению, при котором жизнь висит на волоске и в буквальном смысле зависит от нажатия кнопки?

Весной 1981 года, подстегиваемая "безумной политикой", гонка вооружений нарастала с безудержной скоростью. Советы накапливали все новые и новые вооружения, вкладывая в это намного больше средств, чем Соединенные Штаты. Мы не могли позволить им идти впереди, поэтому в ответ на советскую угрозу начинали коренную модернизацию своих ядерных сил и готовились к отправке в Европу новой партии ракет среднего радиуса действия, чтобы помочь нашим союзникам по НАТО защитить себя от советских ракет.

Казалось, этому не будет конца и нет выхода.

Сторонники "безумной политики" полагали, что она достигла цели: они говорили, что созданное ею равновесие страха на десятилетия предотвратило ядерную войну. Но я считал, что "безумная политика" — это само безумие. Впервые в истории человек получил власть уничтожить само человечество. Война двух сверхдержав превратила бы в пепел большую часть земного шара, а что уцелеет — было бы обречено на вечную безжизненность.

Значит, должен быть какой-то путь, чтобы устранить эту угрозу полного уничтожения и дать миру возможность выжить. В тот воскресный день, работая над выступлением, я вновь и вновь возвращался к этим мыслям: я думал о том, что в прошлом человек был в состоянии изобрести защиту против любого направленного на него оружия. Как можно разработать средства защиты против ракет или что-то иное и сделать это альтернативой фаталистическому принятию идеи полного уничтожения, которое подразумевает "безумная политика"? Я думал о том, что мы не имеем права вечно вести эту изнуряющую нейтрализацию друг друга; мы не можем снижать бдительность, но должны положить начало мирному процессу. День 29 марта подходил к концу, а я продолжал размышлять над тем, что должен сделать, чтобы такой процесс начался.