Владимир Губарев - А-бомба. От Сталина до Путина

Представить себе трудно, как я себя чувствовал! Смертельно перепугался. Что я там буду делать, я ж там абсолютно ничего не понимаю. А мне уже за сорок. А там все заново. Что я там делать буду? Я два дня переживал. Ходил буквально, как очумелый. Жене ничего не говорил. Ломако не говорил. Я не знал, что со мною происходит. Был перепуган. Там я три ордена Ленина получил, там я в почете, а тут что?.. А через день пришло решение Сталина…

А начинать пришлось с нуля. Научились мы делать чистый графит: всю массу мы с хлором замешивали, в аппаратной накаляли докрасна, посторонние примеси в соединении с хлором при высокой температуре становились летучими, вылетали. И мы стали получать чистый графит. Оказывается, в США тоже подобным образом поступали… Когда отмечали мое семидесятилетие в 1968 году, товарищи, которые сделали чистый графит, изготовили мне два бокала из чистого графита, в память о том, как мы за него бились…

С получением чистого графита у нас окрепли надежды на пуск опытного реактора в Москве. Когда я был уже у Ванникова, мне было поручено вести вопросы: атомные реакторы, радиохимия и уран, поскольку я все-таки металлург в какой-то степени…»

…С той поры не было ни единого случая – будь то пуск нового реактора, комбината или открытие исследовательской лаборатории, – чтобы на этом событии не присутствовал бы министр Ефим Павлович Славский. Кстати, и на этот пост его рекомендовал Игорь Васильевич Курчатов, который сразу же увидел в Славском крупного организатора, который был так необходим стремительно развивающей атомной промышленности. И если ее разумом был Курчатов, то сердцем – Славский.

Однажды звонит Курчатов:

– Приезжай, у нас очень интересные дела!

Это «пошел» первый реактор, и Игорь Васильевич продемонстрировал, как идет цепная реакция.

Потом говорит:

– Никому не говори!

Вместе доехали до ПГУ. Славский остался у себя в кабинете, а Курчатов побежал к Ванникову и Завенягину.

Вскоре они уехали, но Славского с собой не позвали, хотя он и был заместителем именно по реакторам.

Оказывается, они отправились на доклад к Берии, а тот сразу же позвонил Сталину, который тут же всех принял…

Вечером Курчатов предупредил Славского:

– Никому ничего не говори! Никому никаких сведений!..

Два месяца ни Ванников, ни Завенягин, ни Курчатов не проронили ни слова о реакторе в присутствии Славского – ему, оказывается, «не положено» было знать о том, что произошло.

– Режим был страшный! – как-то сказал Ефим Павлович.

– Можно подумать, что сейчас он у вас менее жесткий! – в сердцах заметил я.

– Без секретности у нас нельзя, но тогда она была возведена в абсолют, – заметил Славский. – Режим хорош, если не мешает делу, но помогает делу. Тогда же он был главнее всего…

Кстати, будучи министром, он старался, чтобы люди побольше узнали о тех работах, которые ведутся Средмашем. И разрешал все, что было в его силах. По крайней мере, я был свидетелем множества таких случаев.

Удалось побывать на шахте в Желтых Водах. Написал большой репортаж. Славский прочитал его, кое-что поправил.

– Может быть, не имеет смысла таить, что это Желтые Воды? – спросил я.

– Эх, нет на тебя Берии! – улыбнулся Славский. – Пиши – рудник в Желтых Водах!

Правда, не сразу удалось убедить цензуру, что следует открыть этот рудник, но оспаривать мнение министра Главлит не стал. Впрочем, позже вышла инструкция, в которой было написано, что «упоминать урановый рудник в Желтых Водах можно только в материалах В. Губарева». И несколько лет эта инструкция действовала четко – одному журналисту можно, а другим уже нельзя…

Однако были случаи, когда Ефим Павлович вынужден был отступать. Он разрешил мне бывать на промышленных ядерных взрывах. После гашения газового фонтана в Урта-Булаке (чем Славский очень гордился!) я написал большой материал. Привез его Ефиму Павловичу. Он забрал оттиски, распорядился подать мне кофе и ждать его возвращения.

– Еду на Политбюро, – сказал он, – попробую добиться разрешения на публикацию. Так что сиди тут…

Он вернулся часа через три.

– Долго спорили, но мнения разделились, – сказал он. – Пусть эти материалы полежат в твоем архиве – пока печатать не разрешили.

– Почему? – не выдержал я.

Ефим Павлович махнул рукой, выматерился. Что греха таить, он частенько употреблял «нелитературные выражения», но получалось у него это как-то естественно: мол, довели меня, другие слова все позабыл…

Репортаж о гашении газового фонтана в Урта-Булаке и нефтяного в Памуке удалось опубликовать лишь через несколько лет, и то лишь благодаря помощи Славского.

У меня с ним была договоренность: я участвую в экспериментах, связанных с использованием ядерных взрывов, пишу об этом и отдают материалы ему. Когда их можно будет печатать, он сообщает мне… К сожалению, многие репортажи так и не покинули сейф министра и были уничтожены, когда он передавал дела своему преемнику. А восстановить материалы уже невозможно, так как были они в единственном экземпляре – того требовал в те годы режим!

…Один из соратников и друзей Славского Борис Васильевич Брохович вспоминает о таком случае:

«Инженера из Кыштыма Н. В. Ерошкина обязали следить за поступлением на склад завода и с него на монтаж оборудования. ЛГС (проектный институт) перечень аппаратов сделал секретным. Н. В. Ерошкин переписал его в записную книжку и следил за этим скрупулезно, а книжку носил в кармане. Узнал об этом уполномоченный КГБ Бредихин, и Ерошкина арестовали. Не спас его и главный инженер завода Громов, так как формально перечень был секретным, но по сути был несекретным. Ерошкин был осужден и находился в заключении примерно полтора года. Дошло это и до Ефима Павловича. Он вмешался, рассекретил чертеж с перечнем оборудования, и Ерошкин был освобожден и работал затем до пенсии начальником азотной станции. За этот случай многое можно простить Ефиму Павловичу».

Помнят ветераны «Маяка» и тех, кого сажали, и тех, кто сажал, и, конечно же, тех, кто вызволял людей из беды.

Впрочем, в Атомном проекте память всегда была долгая… Иногда приходилось возвращаться к событиям давно минувших дней, которые, казалось бы, миновали, но так не бывает, если речь идет о ядерном оружии.

Эта история произошла в 1956 году.

В воскресенье на «Объект» (т. е. в Арзамас-16) пришло срочное указание подготовить к отправке немедленно одно «изделие»! Речь шла о «Татьяне» – так мило назывались ядерные бомбы. Самолет – носитель ядерного оружия – должен был приземлиться на аэродроме «Объекта».

Б. Г. Музруков потребовал найти одного из разработчиков «Татьяны». Тот был на рыбалке, за пределами «Зоны», но тем не менее через пару часов он уже был в кабинете начальника «Объекта».