Михаил Алексеев - «Верный Вам Рамзай». Книга 1. Рихард Зорге и советская военная разведка в Японии 1933-1938 годы

Я удивленно спросила, где генерал Берзин. Сироткин ответил уклончиво и заговорил о Зорге. (Сбор компромата на Зорге Сироткиным не прекращался. Вывезти «Рамзая» на «чистую воду» стало его навязчивой идей. — М.А .) Сведения Зорге якобы неточны, часто не соответствуют истине. Еще Сироткин сказал:

— Между нами, в отделе полный хаос, даже командование не знает, чего хочет.

Уходя, Сироткин обещал устроить мне как можно скорее встречу с Урицким.

Я всегда заранее старалась выяснить черты характера и уровень образования людей, с которыми мне предстояло встретиться. Поэтому попросила Сироткина описать мне Урицкого. Он не сразу согласился, но в конце концов рассказал, что Урицкий — опытный в делах разведки человек. Во время Гражданской войны командовал конной бригадой… Под конец Сироткин попытался меня приободрить — бояться мне нечего, начальник дружелюбен и образован.

В тот же день я позвонила Ниило Виртанену. Он тотчас ко мне приехал и без обиняков как бы продолжил наш разговор 1933 г., когда я приехала из Америки. Зачем я вернулась? Разве я не знаю о страшных чистках? Берзин уволен, финские функционеры в Карелии отстранены, многие из них арестованы. Если это только возможно, я должна вернуться в Японию, ни в коем случае нельзя оставаться в Москве!.. Виртанен рассказал о своей случайной встрече в августе в Москве с Зорге. Они вместе провели веселый вечер в ресторане гостиницы “Большая Московская”. Зорге, как обычно, много выпил и в пьяном виде прямо говорил о своем сложном положении. Ему надоело работать на русскую разведку, но нет возможности отказаться и начать жизнь снова. Он чувствовал, что в СССР он в опасности, но знал, что Германия для него закрыта, там он сразу будет арестован гестапо. Оставалось вернуться в Японию, хотя он и предвидел, что работать ему там оставалось недолго» [608].

В части свидетельства о встречах с Зорге и о встречах с ним ее знакомых «Ингрид», как всегда, последовательна в своей крайне отрицательной характеристике. Сироткин нашел в ее лице благодатный источник компромата.

«Только Виртанен ушел, зазвонил телефон. Это был Отто [Куусинен] [609], — продолжает «Ингрид». — Он опечален, что я не приехала к нему, сказал он. Хочет со мной поговорить о каком-то важном деле, но это не телефонный разговор. Не могу ли я сегодня вечером прийти? … Отто заметно постарел, двигался и говорил медленнее, не так живо, как два года назад. Расспрашивал о моей поездке и жизни в Японии. Но рассказам об оставшихся в Японии друзьях и о моих там занятиях не поверил. Глубоко вздохнув, очень серьезно сказал:

— Когда-нибудь тебя арестуют как шпионку и приговорят к смерти».

Как «вспомнилось» много лет спустя «Ингрид», бывший супруг сообщил ей, что ее вызвали из Японии, потому что Сталин хочет, чтобы она сменила Александру Коллонтай, которая часто «в политическом отношении изменяла нашему правительству» и была заподозрена в троцкизме, хотя и представляла СССР в качестве посла в Швеции. «Ингрид» с негодованием отвергла предложение, не желая в качестве посла в Стокгольме «помогать авантюре, должна идти против моей родины [Финляндии] и ее народа», и предложила бывшему мужу «объяснить это Сталину».

Затем, как она утверждает, ее вызвал на встречу Урицкий, которому она передала содержание своего разговора с Куусиненом и попросила сделать все возможное, чтобы она смогла вернуться в Японию. И вопрос решился таким образом, как она того хотела.

Напоследок Урицкий вновь встретился с «Ингрид» и вновь не дал ей «никакого определенного задания», посоветовав «продолжить занятия японским, завязать новые знакомства» и порекомендовав «избегать» Зорге, «которым Урицкий был недоволен».

«Когда я сказала, что помощник Зорге просит двадцать тысяч долларов, чтобы открыть магазин, генерал сердито воскликнул:

— Эти жулики только и знают, что пьют и транжирят деньги! Не получат ни копейки!

Под конец беседы Урицкий предложил мне написать о Японии книгу, обрисовать в ней в выгодном свете страну и народ — это мне поможет занять определенное положение. Не следует ни в коем случае критиковать японскую политику, наоборот — надо осудить Советский Союз. Подумаешь, одной антисоветской книгой больше — не страшно! В расходах я могу не стесняться.

За эти месяцы у меня набралось немало материалов и снимков, поэтому я охотно приняла предложение издать книгу. Замечательная мысль! Мы условились, что работать над книгой я буду в Стокгольме и уеду туда как можно скорее. Это была моя вторая и последняя встреча с генералом Урицким.

Ни я, ни Урицкий не затрагивали опасную тему о моем назначении послом. Так я и не узнала, что все это значило. Возможно, это были лишь фантазии Куусинена, а Сталин если что и знал, то решений никаких не принимал. Иначе он не отступился бы так быстро. Кроме того, вопрос касался еще и наркомата иностранных дел, да и шведское правительство не должно было согласиться — оно расценило бы мое назначение как вызов Финляндии. Чем же объяснить предложение Отто? Скорее всего, он, во что бы то ни стало, хотел помешать мне вернуться в Японию, опасаясь, что там меня могут задержать как шпиона, а это угроза и деятельности Коминтерна, и ему самому. Тогда я так ни до чего и не додумалась, но в 1938 году, в Лефортовской тюрьме, узнала от одной сокамерницы, что эта идея была не просто выдумкой Куусинена» [610].

То, что Айно Куусинен пишет о своей деятельности в разведке, представляет собой большую долю вымысла в малой толике правды. При этом она не забывает очернить тех, кто ее окружал, — кроме друзей в Японии. За фантастической историей о «желании» Сталина назначить ее послом в Швецию стоит тайное и завистливое желание самой Айно Куусинен оказаться на месте Коллонтай.

Для убедительности Айно Куусинен приводит «свидетельство» М.Я. Фрумкиной (ректора Московского Коммунистического университета национальных меньшинств Запада имени Ю. Мархлевского с 1925-го по 1936 год), которая якобы тоже слышала от Радека эту историю [611]. Но Фрумкина была приговорена к восьми годам заключения в августе 1940 г. и умерла в лагере.

Перед руководством Центра встал вопрос о целесообразности ее дальнейшего использования на нелегальной разведывательной работе.

Документов, характеризующих мероприятия по выяснению положения Айно в связи с шанхайским провалом, не сохранилось. Можно считать, что соответствующее расследование предпринималось, и руководство Центра не нашло оснований для каких-либо опасений. Во всяком случае, при обсуждении и планировании дальнейшего использования Куусинен вопрос о прежних ее связях с резидентурой «Абрама» ни разу не возник.

Зато ходили некоторые не вполне ясные слухи: о ее участии в финской оппозиции в Америке, о подозрении в причастности к провокационной деятельности в начале 1920-х, которые, однако, были отвергнуты Артузовым как «вздор» и «бездоказательные сплетни»: «По сведениям, сообщенным АРТУЗОВУ из ОО НКВД в 1935 году, внутри Финской компартии в 1921-23 гг. были слухи, что она — “Ингрид” является провокатором и что сама она знакома с финнами, подозреваемыми в провокации. АРТУЗОВ в своей записке на имя КАРИНА указал, что считает все это вздором, бездоказательными сплетнями, ссылаясь на рекомендацию работника Коминтерна КУУСИНЕНА и на разговор с ПРОКОФЬЕВЫМ (Г.Е. Прокофьев, с августа по октябрь 1931 — начальник ОО ОГПУ, с июля 1934 — заместитель наркома внутренних дел СССР. — М.А .). По тем же сведениям ОО НКВД, “ИНГРИД”, работая в Америке, участвовала в финской оппозиции. Сама “ИНГРИД” утверждает, что совершила там лишь тактические ошибки, на что ей и было указано Исполкомом Коминтерна, без наложения на нее какого-либо взыскания».