Станислав Грибанов - Василий Сталин. Письма из зоны

В марте пятьдесят восьмого Василий получил от Капы нежданное письмо. Что и говорить, смятение чувств, охватили сердце старого солдата. Ответ его был на восьми страницах, в которых и нескрываемая горечь обиды, и радость, и надежда, что все еще вернется и они снова будут вместе, и все у них будет хорошо, как раньше…

«Здравствуй!

Спасибо за письмо. Очень тронут, что не забываешь…» Вот так. Обращение даже без имени. Шибко рассердился Василий Иосифович на Капу. Но тут же, через несколько строк: «Неужели ты не понимаешь, что любое твое письмо дорого мне! Ведь в любом случае ты не чужая для меня. Как бы не решили мы свою дальнейшую жизнь — вместе или порознь? — твоя боль будет моей болью и всем, чем только могу, я буду помогать тебе…

Лучшие мои дни, я подразумеваю семейные дни, были с вами, с Васильевыми. За одно то, что виновником этого являешься ты, кроме благодарности к тебе у меня нет ничего, не было и никогда не будет… Ты пишешь: «Я пришлю тебе при первой возможности все, что тебе надо». Ловлю на слове: запакуй (только в холодном, а не в горячем состоянии) кусочек Капы и пришли ее срочной посылкой с нарочными…

Если задержишься с приездом или решишь не ехать, то немедленно напиши письмо, из которого я пойму, что ты взяла себя в руки и выглядишь всегдашним молодцом. Но не обманывай в письме, не жалей меня. Терпеть не могу этой проклятой жалости…

Крепко тебя целую

Василь».

Вскоре от Капы пришло очередное письмо. Она ездила с командой пловцов в Киев и, по возвращению, сразу же написала о своих впечатлениях от поездки. Василий отвечает:

«Рад, что настроение твое поправилось. Видимо, Киев вообще хорошо на тебя действует.

Город, действительно, красив!

Но настроение твое изменилось, скорее всего, не от этих красот, а от встречи. Ты пишешь, что соскучилась по дому. Да, я понимаю тебя, тем более, что 27-го числа этого месяца исполняется ровно 5 лет, как я не был дома…»

Киев-то Киевом, и встреча с родным домом поднимает настроение. Но в глубине души у Капы, конечно, оставался горький осадок от того, скорей-то всего, доброжелательного к ней отношения и соучастия служивых Владимирского централа, когда они откровенно заложили зэка Васильева. Речь о визитах в тюрьму «маршалицы» Тимошенко Екатерины. Капа сначала издалека, как бы между прочим, спрашивает: «Кто тебя навещает и бывает у тебя?» Потом без всякой дипломатии и женского лукавства, со свойственной ей прямотой, вопрос Василию в лоб: «Я интересуюсь, когда у тебя была последний раз твоя первая жена и когда вторая?» Но тут же деликатно Капа оговорилась: «Если тебе не желательно говорить об этом, — не настаиваю…» Василий не скрывает правды от Капы:

«Почему не желательно?

У меня нет тайн от тебя. Я тебя, дуреху, действительно, люблю!

Не навещают меня ни одна, ни другая. Екатерина не навещает и не пишет, т. к. каждая встреча кончалась руганью из-за тебя. Я не скрывал от нее да и ни от кого свое к тебе отношение.

Ее условие простое — бросить даже думать о тебе. А я этого не хочу! Была она в последний раз около года тому назад.

Галина приезжала два раза с Надей. Одна не приезжала. Оба раза в феврале этого года.

Никогда и ни перед кем я не постесняюсь тебя назвать человеком, которого я, действительно, люблю!..»

Вон ведь, как дело-то обстояло. А то — Нузберг! «Единственному»! От товарища Марии Нузберг. И Комитета ГБ… Этот комитет не забывал Василия Иосифовича.

В 1958 году здоровье его резко ухудшилось. В одном из последних писем Капе он осторожно намекает: «Судя по твоему письму, у тебя плохое настроение и тоскливо на душе… Не расстраивайся, мать, зря! Не в морщинках дело и нечего их так дотошно рассматривать. Года, конечно, идут, этого нельзя забывать. Но раскисать не следует.

Что же тогда мне делать, если пойти по линии раскисания? Ведь мне очень тяжело! Особенно сейчас — при встрече поймешь, почему. Ты вспоминай почаще, что есть люди, которым очень тяжело, и твои невзгоды будут легче переноситься…»

Главный кагэбешник Шелепин насторожился, доложил злопамятному Хрущеву, мол, Василий-то плох, как бы смерть сына Сталина в тюрьме не вызвала скандала да не только в их царстве-государстве, а и за бугром. Тогда царь Никита дал свое высочайшее согласие: «Казнить нельзя миловать!» И Василия переводят в Москву, в знакомый уже ему Лефортовский изолятор.

На том бы и закончить историю двух любящих сердец, проверенную и временем, и суровыми испытаниями их. Василия перевели в Москву, там его привезли к Хрущеву, который при встрече даже прослезился. Еще бы! Перед ним стоял уже не бравый летчик, боевой генерал, а изможденный, болезненного вида человек с реденькими волосами на голове — зэк Василий Павлович Васильев.

По свидетельству полковника И. П. Травникова, «при встрече и беседе Хрущев, кривя душой, положительно отозвался об отце Василия, даже говорил, что произошла ошибка при аресте Василия». Маленькая такая ошибочка — на восемь лет тюрьмы, о чем Никита Сергеевич будто только что и узнал…

11 января 1960 года по частной амнистии Василий Сталин вышел на свободу — на год раньше срока. Его сначала поселили в гостинице «Пекин», устроили на обследование в мединституте Вишневского. Профессор Бакулев не нашел у Василия каких-либо серьезных отклонений в организме: сердце работало как пламенный мотор, печень была в норме, если что и вызывало озабоченность специалистов, так это ноги. Сказывалось ранение давних лет.

Бакулев рекомендовал отставному генералу съездить в санаторий, отключиться от всего, отдохнуть там, как отдыхает все доблестное воинство, а в каком-то особом лечении, по его мнению, пациент не нуждался. Все двадцать дней пребывания в мединституте Василий и без того был окружен вниманием персонала. Особенно трогательно за ним ухаживала медсестра Нузберг, да так заботливо, с такой любовью шпарила уколы в ягодицы-то Василия Иосифовича, что это невольно насторожило работников института…

Капитолина Георгиевна с горечью вспоминала те дни:

— Я была у Светы. Вдруг звонит академик Вишневский и говорит: «Светлана, будьте осторожны, медсестра Нузберг из КГБ…» — и бросил трубку.

А Василий после того института так изменился… В тюрьме он проявил настоящие свои человеческие качества: мужество, доброту. Дал слово, что пить больше не будет — и не пил. А тут вдруг стал совсем другим человеком — агрессивным, нетерпимым. Ему дали на Фрунзенской набережной квартиру, 60 тысяч рублей и он предложил мне взять те деньги. Я отказалась. Отдай, говорю, своим детям. Предложил ехать с ним в Кисловодск — я тоже отказалась. «Тогда, заявляет, возьму Надю», — и слушать уже ничего не хотел. А девочке-то учиться надо было. С ней, однако, и укатил в санаторий…