Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Не знаю, вправду ли они передумали или только притворились в расчете, что наши чувства зашли уже слишком далеко и мы поженимся тайно, а тогда они будут вольны дать или не дать за ней приданое; но я заподозрил второе, обиделся и перестал у них бывать. Позже миссис Годфри передала мне, что они словно бы смягчились и склонны опять меня приветить, но я твердо заявил, что больше не желаю иметь дела с этой семьей. Тогда обиделись супруги Годфри; мы повздорили, и они съехали с квартиры, а я, оставшись в доме один, решил больше не пускать жильцов.

Но эта история обратила мои мысли к женитьбе, я стал подыскивать, с кем бы мне познакомиться, однако скоро убедился, что ремесло печатника не пользуется уважением и на богатую невесту мне рассчитывать не приходится, разве что на такую, какая по другим статьям меня вовсе не привлекала. А тем временем я, подстрекаемый неукротимой горячностью молодости, часто попадал в истории с непотребными женщинами, что было связано с расходами и большими неудобствами, не говоря уже об опасности заразиться болезнью, которая пуще всего меня страшила, хотя мне выпало великое счастье избежать ее. На положении соседей и старых знакомых я продолжал дружески общаться с семьей миссис Рид, там все хорошо ко мне относились еще с тех времен, когда я снимал у них комнату. Меня часто звали в гости, советовались со мной о всяких делах, и порой я оказывался им полезен. Я жалел бедную мисс Рид, она всегда казалась удрученной, вся ее живость исчезла, она сторонилась людей. В большой мере я приписывал ее несчастье моему непостоянству и легкомыслию в то время, когда я находился в Лондоне, хотя ее мать по доброте своей уверяла, что во всем повинен не столько я, сколько она сама, потому что не разрешила нам пожениться до моего отъезда в Англию, а в мое отсутствие уговорила дочь выйти за другого. Взаимное чувство в нас снова ожило, но теперь перед нами стояли серьезные препятствия. Правда, ее брак считался недействительным, поскольку было известно, что в Англии у ее мужа уже была другая жена; но доказать это было трудно за дальностью расстояния, и хотя сам он, по слухам, умер, доподлинно никто этого не знал. Кроме того, даже если бы эти слухи подтвердились, он оставил после себя много долгов, и его преемника, возможно, заставили бы их платить. Однако мы пренебрегли всеми этими трудностями, и 1 сентября 1730 года я взял ее в жены. Никаких неурядиц, которых мы опасались, не последовало, она показала себя хорошей, верной женой, много помогала мне в лавке. Мы богатели и всячески старались сделать друг друга счастливыми. Так я по мере сил исправил и эту мою серьезную ошибку.

В то время, поскольку наш клуб собирался не в какой-нибудь таверне, а на дому у мистера Грейса, выделившего для этой цели особую комнатку, я внес такое предложение: раз мы, обсуждая тот или иной вопрос, часто ссылаемся на свои книги, не лучше ли держать их там, где мы собираемся, чтобы всегда можно было навести любую справку; соединив их в одну общую библиотеку, мы могли бы пользоваться ими как общим достоянием, что было бы почти столь же удобно, как если бы все они принадлежали любому из нас. Предложение мое понравилось и было принято, и мы отвели один угол комнаты под все те книги, без которых каждый мог обойтись. Их оказалось не так много, как мы ожидали, и хотя мы широко ими пользовались, тем не менее возникли кое-какие неудобства, не все обращались с ними достаточно бережно, и примерно через год каждый снова забрал свои книги к себе домой.

И тут я приступил к осуществлению моего первого общественного начинания, а именно к созданию публичной библиотеки. Я сочинил обращение, наш известный нотариус Брокден облек его в узаконенную форму, и с помощью моих друзей по клубу я набрал для начала 50 подписчиков, готовых внести вступительный взнос в 40 шиллингов и далее вносить по 10 шиллингов в год в течение пятидесяти лет, то есть того времени, на какое было рассчитано существование компании. Впоследствии мы получили устав, и число членов возросло до ста. Это была мать всех североамериканских публичных библиотек, ныне столь многочисленных. Дело это приобрело большое значение, влияние его продолжало расти. Эти библиотеки развили общественное сознание американцев, сделали простых торговцев и фермеров не менее образованными, чем большинство выходцев из других стран, и в какой-то мере подготовили то упорство, которое проявили колонии, отстаивая свои привилегии.

Все предыдущее написано с намерением, изложенным в начале, и поэтому содержит некоторые семейные истории, для посторонних не интересные. То, что следует дальше, писалось много лет спустя по совету, содержащемуся в нижеприведенных письмах, и соответственно предназначается для публики. Перерыв был обусловлен делами нашей Революции.

Мой дорогой и высокочтимый друг! Я часто испытывал желание написать тебе, но меня всякий раз удерживало опасение, как бы мое письмо не попало в руки англичан и какой-нибудь печатник или охотник до чужих дел не вздумал опубликовать часть его содержимого, что причинило бы нашему другу большие неприятности, а на меня навлекло бы его неодобрение.

Некоторое время тому назад мне в руки, к моей великой радости, попало двадцать три листа, исписанных твоим почерком, рассказ о твоих предках и твоей жизни, обращенный к твоему сыну и доведенный до 1730 года, а при нем примечания, тоже твоим почерком, копию коих при сем прилагаю в надежде, что буде ты его продолжил, первую и дальнейшую части можно будет соединить; если же ты еще не написал продолжения, то теперь ты с этим не замедлишь. Жизнь скоротечна, как говорил нам проповедник; и что скажут люди, если добрый, гуманный и доброжелательный Бен Франклин не оставит своим друзьям и всем людям столь приятного и назидательного сочинения; сочинения, каковое было бы интересно и полезно не только нескольким друзьям, но миллионам людей. Влияние, которое сочинения такого рода оказывают на молодые умы, очень велико, и нигде я не усматривал этого так ясно, как в записках нашего друга. Почти незаметно они приводят молодых людей к решению хотя бы попытаться стать такими же добродетельными и заслужить такую же известность, как их автор. И если твои записи, когда они будут опубликованы (а я убежден, что это случится), заставят молодых равняться на трудолюбие и умеренность, проявленные тобою в ранней молодости, каким благодеянием окажется этот твой труд! Никто из известных мне живых людей, ни один, ни в совокупности с другими, не способен вызвать у американской молодежи столь горячего стремления к трудолюбию, увлечению делом, бережливости и умеренности. Я не хочу сказать, что у этого труда нет и других достоинств, я далек от этой мысли; но первое столь важно, что с ним ничто не сравнится.