Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Сразу же после его отъезда я обратился к моим друзьям, и, не желая ни одному из них отдать предпочтение, принял от каждого половину того, что он предлагал, уплатил все долги типографии и продолжал дело уже только под своим именем, объявив в печати о расторжении товарищества. Произошло это в 1729 году или около того.

В то время среди простого народа раздавались громкие требования увеличить выпуск бумажных денег, в провинции их было выпущено всего на 15 000 фунтов, да и те скоро подлежали погашению. Богатые горожане этому противились, они вообще были против бумажных денег, опасаясь, что они обесценятся, как это случилось в Новой Англии, и пострадают все кредиторы. Мы обсуждали этот вопрос в нашей «Хунте», и я тогда отстаивал новый выпуск, будучи убежден, что первый небольшой выпуск 1723 года принес заметную пользу, увеличил торговлю и работу по найму, и численность населения, я сам видел, что все старые дома обитаемы и строятся новые; а я хорошо помнил, что когда я впервые ходил по улицам Филадельфии, уплетая свою булку, почти во всех домах на Ореховой улице, между Второй и Четвертой, на дверях висели объявления: «Сдается внаем». Много таких объявлений было и на Каштановой, и на других улицах, и я еще тогда подумал, что, как видно, жители один за другим покидают город.

Наши споры заставили меня так подробно ознакомиться с этим предметом, что я написал и напечатал анонимно статью, озаглавленную «О природе и необходимости бумажных денег». Простые люди приняли ее благожелательно, а богачам она пришлась не по вкусу, ибо была на руку тем, кто требовал нового выпуска бумажных денег, а поскольку в их лагере некому было написать на нее ответ, противодействие их ослабело, и закон прошел в ассамблее большинством голосов. Мои друзья, полагая, что я оказал им услугу, сочли нужным отблагодарить меня и в награду мне же поручили печатание денег, а работа эта была очень выгодная и для меня явилась большим подспорьем. Тут я, выходит, тоже выиграл от того, что умел излагать свои мысли на бумаге.

Время и опыт так убедительно доказали, сколь полезны бумажные деньги, что в дальнейшем этой пользы никто уже, в сущности, не оспаривал, вскоре сумма их возросла до 55 000 фунтов, а в 1739 году достигла 80 000; затем, во время войны, превысила уже 350 000, причем торговля, строительство и число жителей неуклонно увеличивались. Теперь-то я, правда, полагаю, что существует предел, превышение которого может оказаться вредным.

Вскоре мой друг Гамильтон исхлопотал для меня заказ на печатание бумажных денег в Ньюкасле, который я тогда тоже счел очень выгодным. Людям с малыми средствами и малая прибыль кажется большой, а для меня это и в самом деле была и большая удача, и большая поддержка. Его же попечением мне стали поручать печатание правительственных законов и отчетов о заседаниях, и эта обязанность оставалась за мной, пока я не расстался с типографским делом.

Со временем я открыл небольшую лавку. Там продавались всевозможные бланки, такие красивые и удобные, каких в тех местах еще не видывали, в этом деле мне помогал мой друг Брейнтналь. Продавалась у нас также бумага, пергамент, дешевые книжки и проч. Ко мне явился некто Уайтмаш, наборщик, которого я знавал в Лондоне, отличный работник. Трудился он у меня долго и прилежно. И еще я взял подмастерье, сына Аквилы Роуза.

Я начал постепенно выплачивать мой долг за типографию. Чтобы сберечь мой кредит и доброе имя, я старался не только быть трудолюбивым и воздержанным, но даже оградить себя от возможных сомнений на этот счет. Одевался я просто, не посещал увеселительных заведений. Не ездил ни на охоту, ни на рыбную ловлю. Бывало, правда, что от работы меня отвлекала книга, но случалось это редко, проходило скрытно и не вызывало пересудов; а чтобы показать, что я не загордился, я иногда сам привозил на тачке бумагу, купленную у оптового торговца. И так как меня считали работящим, удачливым молодым человеком и за все, что я покупал, я платил наличными, то купцы, ввозившие бумажный товар, искали иметь со мной дело, другие предлагали снабжать меня книгами, и дела мои шли отменно. У Кеймера же тем временем и кредит, и заказы день ото дня иссякали, и в конце концов он был вынужден продать типографию, чтобы рассчитаться с кредиторами.

Он уехал на Барбадос, где прожил несколько лет в чрезвычайно стесненных обстоятельствах.

Его подмастерье Дэвид Гарри, которого я когда-то обучал, купил его оборудование и продолжал уже от себя работать в Филадельфии. Сначала я опасался, что он будет мне сильным соперником, потому что у него были богатые и влиятельные друзья. Я даже предложил ему вступить со мной в товарищество, но он, по счастью для меня, надменно отклонил это предложение. Он очень важничал, одевался как большой барин, жил расточительно, наделал долгов и запустил свое дело; ему перестали давать заказы, и он с горя последовал за Кеймером на Барбадос, прихватив с собой и типографию. Там этот бывший подмастерье взял на работу своего бывшего хозяина. Они часто ссорились. Гарри не выполнял заказов в срок и наконец был вынужден продать оборудование и возвратиться в Пенсильванию. Человек, купивший у него оборудование, взял в работники Кеймера, но тот через несколько лет умер.

Теперь у меня не осталось в Филадельфии ни одного соперника, кроме самого первого, Брэдфорда, а он был богат и спокоен, время от времени кое-что печатал, нанимая странствующих работников, но не гонялся за заказами. Однако считалось, что он, будучи почтмейстером, имеет больше возможностей узнавать новости, что его газета лучше моей подходит для помещения объявлений, почему он и получал их больше, что было выгодно для него и невыгодно для меня; ибо хотя я и получал и рассылал газеты по почте, широкая публика об этом не знала; дело в том, что я подкупал верховых рассыльных, и те забирали их тайком, потому что Брэдфорд по злобе своей это запретил, что очень меня обижало, и я так осуждал его за это, что впоследствии, заняв его должность, никогда так не поступал.

Все это время я продолжал столоваться у Годфри, который с женой и детьми занимал часть моего дома и еще часть мастерской как помещение для своего глазировочного дела, хотя работал он мало, весь поглощенный своей математикой. Миссис Годфри надумала выдать за меня дочку каких-то своих родичей, пользовалась любым случаем сводить нас, и я стал всерьез ухаживать за этой девицей, весьма, кстати сказать, достойной. Старики поощряли меня частыми приглашениями к ужину и то и дело оставляли нас вдвоем, так что мне уже пора было объясниться. Переговоры я повел через миссис Годфри. Я сообщил ей, что рассчитываю получить за невестой сумму, которую мне еще осталось выплатить как долг за типографию, в то время это уже, сколько помню, составляло менее ста фунтов. Она в ответ передала мне, что у родителей девушки нет таких денег. Я сказал, пусть заложат дом. Ответ последовал через несколько дней. Они, оказывается, не одобряли этого брака. Они навели справки у Брэдфорда и узнали, что типографское дело неприбыльное, что литеры у меня старые и скоро потребуют замены, что С. Кеймер и Д. Гарри один за другим разорились и та же участь, вероятно, уготована мне. По всем этим причинам они отказали мне от дома, а дочку посадили под замок.