Бенджамин Франклин - Время – деньги. Автобиография [litres]

Многие заметят, что хотя в моем плане я не вовсе умолчал о религии, в нем ни разу не упомянуты догмы какого-нибудь одного вероисповедания. Я этого умышленно избегал, ибо, будучи убежден в полезности и ценности моей методы, полагал, что она может пригодиться людям любого исповедания, и, намереваясь когда-нибудь ее обнародовать, не хотел, чтобы она вызвала возражения от кого бы то ни было. Я собирался написать о каждой из добродетелей небольшое введение, в котором показал бы, какие преимущества она дает усвоившему ее и как пагубен противоположный ей порок; и это сочинение я озаглавил бы «Искусство добродетели» [10] Ничто так не способствует благосостоянию, как добродетель. , потому что оно указывало бы пути приобретения добродетелей, тем отличаясь от пустых призывов к праведности, которые ничему не учат, но подобны человеку в апостольском послании, который призывал нагих и голодных насыщаться и греться, не указывая им, где и как добывать одежду и пропитание (Послание Иакова, 22, 15–16).

Но случилось так, что мое намерение написать и обнародовать это введение не было осуществлено. Правда, время от времени я записывал впрок кое-какие мнения, доводы и т. п. и некоторые из этих записей у меня сохранились; но главную работу я все откладывал – сперва слишком занятый устройством моих личных дел, а позже – делами общественными; а работа эта должна была стать частью обширного и подробного труда, который потребовал бы всех моих сил без остатка; поскольку же приступить к нему мне мешали одно за другим разные непредвиденные занятия, он и до сего дня не закончен.

В этом труде я хотел разъяснить и провести в жизнь следующие положения: порочное поведение пагубно не потому, что запрещено, оно запрещено, потому что пагубно, если принимать в расчет человеческую природу; поэтому быть добродетельным – в интересах каждого, кто хочет быть счастливым уже в этой жизни; а исходя из сего обстоятельства (поскольку на свете есть достаточно богатых купцов, знатных и коронованных особ, нуждающихся в честных подчиненных для управления их делами, а такие попадаются редко), я попытался бы убедить молодых, что первейшие качества, могущие принести бедняку достаток, суть неподкупность и честность.

Сначала мой список добродетелей содержал их только двенадцать; но после того как один мой друг, квакер, любезно сообщил мне, что меня считают гордецом, что гордыня моя часто проявляется в разговоре, что в спорах я не только стремлюсь оказаться правым, но веду себя заносчиво и дерзко, в чем он убедил меня, приведя несколько примеров, я решил по возможности излечиться и от этого порока или недостатка и добавил к списку Кротость, истолковав это слово в широком смысле.

Не могу сказать, чтобы я добился успеха по существу этой добродетели, скорее мне удалось приобрести видимость ее. Я взял за правило сдерживать себя, возражая против чужих мнений и утверждая свои. Я даже запретил себе, в согласии с давнишним правилом нашей «Хунты», употреблять какие-либо слова или обороты, выражающие категорическое мнение, такие как «несомненно, безусловно» и т. п., а вместо этого стал говорить: то-то и то-то «мне сдается», или «представляется мне в настоящее время». Услышав заявление, показавшееся мне ошибочным, я отказывал себе в удовольствии резко перебить собеседника и тут же указать на какую-нибудь нелепость в его доводах; а свой ответ начинал с замечания, что в иных случаях или обстоятельствах он был бы прав, но в данном случае мне кажется или сдается, что он погрешил против истины. Вскоре я убедился в преимуществах этой новой для меня манеры: разговоры с моим участием стали проходить приятнее. Скромный тон, каким я выражал свои мнения, обеспечивал им более снисходительный прием и вызывал меньше противодействия; я уже не так сильно огорчался, когда оказывался неправ, и мне легче становилось убедить моих противников отказаться от их ошибок и поддержать меня, когда мне случалось быть правым.

Со временем такое поведение, ради которого я вначале насиловал мою врожденную склонность, стало даваться мне легко, превратилось в привычку, и за последние пятьдесят лет никто, полагаю, не слышал, чтобы у меня вырвалось какое-нибудь категорическое суждение. И этой привычке (наряду с установившейся за мною славой честного человека) я, вероятно, обязан тем, что мои сограждане так уважительно ко мне прислушивались, когда я предлагал учредить какое-нибудь новое предприятие или внести изменения в уже существующее, и что я приобрел влияние в общественных советах, когда вошел в их состав; ибо оратором я был неважным, красноречием не отличался, был нерешителен в выборе слов, допускал ошибки в языке, а между тем обычно одерживал верх над своими противниками.

Правду сказать, из всех страстей наших ни одну, пожалуй, так не трудно обуздать, как гордыню. Сколько ты ее ни скрывай, сколько ни борись с ней, ни пытайся ее задушить, растоптать, изничтожить, а она все живет, и нет-нет да и дает о себе знать. В настоящем повествовании вы, возможно, найдете тому много примеров, ведь даже убедив себя, что я ее преодолел, я, вероятно, гордился бы своим смирением.

(До сих пор написано в Пасси в 1784 году.)

Отныне, с августа 1788 года, я буду писать дома, но без той помощи, какой ожидал от моих бумаг, многие из них пропали во время войны. Кое-что, впрочем, нашлось, например следующее.

Раз уж я упомянул о задуманном мною обширном и подробном труде, следует, видимо, рассказать об этом труде и о той цели, для которой он предназначался. Первые мысли о нем записаны на случайно сохранившихся листках, и я привожу их ниже:

Наблюдения, сделанные после чтения книг по истории в библиотеке мая 1-го 1731 года.

«Что важнейшие события в мире, войны, революции и проч., подготавливаются и совершаются политическими партиями.

Что взгляды этих партий соответствуют их интересам или тому, что они считают таковыми.

Что различные взгляды этих различных партий приводят к великой путанице.

Что, если партия выполняет какой-то общий план, каждый ее член имеет в виду свой личный интерес.

Что стоит партии добиться общей победы, как каждый ее член начинает радеть о своем личном интересе; а это сеет рознь, разбивает партию на группы и приводит к еще большей путанице.

Что в общественных делах лишь немногие действуют, имея в виду благо родины, что бы они ни утверждали на словах; и хотя их действия действительно идут на пользу родине, однако люди полагают, что их собственные интересы и интересы их родины – одно, и действуют не из благожелательных побуждений.

Что еще меньше есть людей, которые, участвуя в общих делах, имеют в виду благо всего человечества.