Сергей Иванов - Где ваш дом, дети?..

Так рассказывали эти девчушки из самых «ненужных». Две трети детей на Новый год разъехались — по папам и мамам, бабушкам и дедушкам, дальним родичам и просто знакомым. Новогодняя ночь была устроена для оставшихся. Что ж, возможно, они встретили Новый год веселее тех, кто к своим непутевым родным отправился…

Опять Алена Игоревна дежурит в воспитательской. А мне опять нужно позвонить в СЭС…

Она едва кивает на мое приветствие. Глядит мимо.

Поговорив по телефону, шагаю к двери. И вдруг вырывается, будто кто тянет за язык:

— Алена Игоревна, а правду ребята говорят…

— Что? — вскидывается она.

— Что вы их убеждаете, будто в детдоме лучше всего… Лучше, чем в нормальной семье с папой-мамой…

— Больше слушайте стариков! Их скоро тут не будет!

— Знаю: выжить хотите. Чтобы только вы, молодежь, да ваш директор…

— Они как цепи. Висят и мешают. Забывают, что их время кончилось. Нужно уступать место!

— Так-таки ни на что не годятся?

— Почитайте Стругацких. У них почти все герои в интернатах вырастают. Не в семье… Семья — морока и помеха. Мы вот музыке учим бесплатно. А родителям за своего надо платить каждый месяц. И немало. Не всякий сможет… А наши поездки по стране! Экскурсии! Разнообразный досуг!.. Если посчитать, сколько уходит на каждого ребенка, — детдом больше тратит, чем любая семья! Этот детдом, может, зародыш будущих интернатов. Таких, как у Стругацких… А семья отомрет. Уже отмирает. Потому и детдомов так много. Мы в семью не верим.

— «Мы» — это вы?

— Не только я. Все наши, молодые. Мы принципиально против семьи. Нам семья не нужна.

— Зато детям нужна, — вздохнул я и вышел…

Дурость какая-то. Объявлять детдома — уродство, боль, стыд наших дней — зародышами будущего. Переворачивать все с ног на голову. Считать черное белым. Ничего не скажешь, так можно легко и просто ответить на сложнейшие вопросы. Но кому от этого легче?..

Сережа пришел с просьбой:

— У вас нет сумки какой-нибудь? Мы уезжаем с воспитателями в Воронеж. Мне вещи не во что сложить.

Я ему отдал свою рабочую сумку — выгреб из нее стетоскоп и ручки, печать и бланки рецептов, записную книжку и медицинские карточки.

Сережа взял сумку и ушел, довольный. Даже спасибо сказать позабыл.

Поездкой в Воронеж их отряд премирован за хорошую учебу…

Дениска появился в кабинете вместе со стайкой первоклассников. Они все жаловались на кашель, а у Дениски для разнообразия был еще и насморк. Я всех осмотрел, назначил каждому, что нужно, и напоследок стал выслушивать стетоскопом Дениску. Он выглядел самым слабым среди ребят: тоненький, как спичка, тени под глазами, бледный, будто фарфоровый.

Погладил его по голове, когда кончил выслушивать. Это был машинальный жест взрослого человека. Но Дениска вдруг переменился. Он словно проснулся — посмотрел на меня с удивлением, благодарностью и с жадностью. Ему нужна была простая человеческая ласка. Ему не хватало обычной ласки. Мой рефлекторный жест был для него откровением, благодатью.

Меня это поразило. Более того — потрясло. Я положил руку ему на голову и — теперь уже осознанно — погладил его.

— Эх ты, воробей! — сказал ему тихо.

И Дениска вдруг подался вперед и прильнул ко мне, уткнулся лицом в мой халат.

Остальные говоруны-первоклашки вдруг затихли, как по команде, и серьезно смотрели на нас с Дениской.

Я растерянно гладил мальчика по голове, и мне хотелось плакать.

— Ты папу и маму помнишь? — спросил у него мягко.

— Нет, не помню, — сказал Дениска.

Я сидел и боялся пошевелиться.

Димка ворвался в кабинет, как буря. Часто дышал.

— Вы телевизор вчера смотрели?

— Смотрел. А ты?

— У нас транзисторный. Родичи одному подарили… Видели бегемота?

— Который антилопу спасал? От крокодила?

— Ну!.. Это же документальные кадры! Это же правда!

— Конечно, правда.

— Значит, есть доброта в природе? Милосердие, как вы говорите. Даже у животных?

— Значит, есть.

— И у людей оно должно быть! У всех, без исключения! Как уши, нос, глаза…

— И что тогда?

— Тогда те, кто без него родился, без милосердия, просто инвалиды, калеки. Вроде безруких-безногих. И их можно только жалеть. Не нужно на них злиться…

— Зачем же злиться на калек?

— А я их ненавижу… Ненавидел… До вчерашнего дня…

Димка успокоился и ушел. Какую-то душевную опору обрел он в этих телевизионных кадрах…

Явился Дениска с пораненной пяткой. Где он умудрился, бегая по дому, вогнать себе в ногу осколочек стекла? Ни стонов, ни слез от него не было. Сидел и задорно улыбался.

— Стойким ты будешь! — сказал я уважительно и стал ковыряться в Денискиной пятке. Моим инструментарием была длинная инъекционная игла. Я осторожно манипулировал ею, но, конечно же, это было не безболезненно. Однако Дениска молчал. Молчал и улыбался. Тут как раз пришла Зинаида Никитична. Я при ней кончил «операцию», вручил герою конфету, погладил по голове. Дениска положил конфету в рот и с достоинством удалился, прихрамывая.

Мы с воспитательницей переглянулись, я молча поднял большой палец правой руки…

В этот же день пришел мальчишка из шестого класса, и я вздрогнул, увидев его. Это был выросший Дениска. Это был герой Александра Грина — открытый, ясный, светлый, озаренный. Не мальчишка, а птица, распростершая крылья и готовая взлететь.

— Что у тебя? — спросил я.

— Вот! — Он поднял рукав рубашки и показал фурункул, зреющий на локте.

— Сейчас!..

Я сделал мазевую повязку, наложил на фурункул, забинтовал и сказал, когда прийти на перевязку. Он кивнул и ушел. Никаких посторонних разговоров. И все-таки мне стало хорошо, как после самой задушевной беседы…

На перевязку он явился, не поздоровавшись. Только чуть улыбнулся в знак приветствия. Улыбнулся — и озарил кабинет. И я подумал, что в свое время был похожим на него…

Третья перевязка не понадобилась.

— Все прошло, — сказал он.

— Да, все прошло, — согласился я…

Иногда я встречаю его в детдомовских коридорах. Он улыбается своей быстрой, как зарница, улыбкой и бежит мимо.

Листаю диспансерный журнал. «Болезни сердца» — пустая страница. «Ревматизм» — пустая страница. «Бронхиальная астма» — пустая страница. И еще целый ряд пустых или мало заполненных страниц.

И вдруг открываю «Болезни нервной системы» — здесь черно от записей. Множество фамилий, множество диагнозов. Самые частые из диагнозов: «задержка психического развития» и «ночной энурез». За каждой строчкой в журнале встает лицо. Что-то есть общее во всех этих ребячьих лицах. Но что?.. Я вспоминаю лица своих сыновей — они безоблачны. А лица детдомовских ребят омрачены. На каждом из них тень, даже на самых улыбчивых.

— Никуда мы не пойдем! — заявили мои посетительницы хором. — Тут будем сидеть!