Алексей Малобродский - Следствие разберется [Хроники «театрального дела»] [litres]

Через полчаса мне выделили персональную шконку на первом ярусе. Возможно, из уважения к моему возрасту – самый старший из обитателей камеры был лет на двадцать моложе. Кроме меня, ещё у трёх человек были постоянные, им принадлежащие спальные места. Поскольку людей было в полтора раза больше, чем кроватей, спали по очереди. Разумеется, я сам предложил своё «привилегированное» место молодым соседям для отдыха днём. Кроме бесшабашного уличного вора Отари и Ахмаджона, в камере находился бодрый угонщик автомобилей, многодетный отец лет сорока. Он проявил большой интерес к моей библиотеке и недолгое время нашего соседства жадно читал. Ещё один, двухметровый худой человек со скучным лицом, восемнадцать лет из своих сорока провёл за решёткой. Не помню уже, в чём заключалось его уголовное ремесло. Длинный отвечал за коммуникацию с соседями и со стороны нашей камеры обеспечивал работу тюремной почты: ночами он ловко ладил «дороги» – сооружал «духовое ружьё», плёл «коней», отправлял и принимал «малявы». Я заворожённо наблюдал за этими чудесами инженерной мысли. При этом Длинный был тих и скромен, не претендовал на лидерство и не давал советов. Ему ассистировал смазливый, совсем юный паренёк, обвиняемый, видимо, не без оснований, в торговле наркотиками. Отношение к нему было терпимым, но неуважительным. Остальные обитатели камеры – таджики и узбеки – плохо говорили по-русски и не вполне осознавали своё положение. Я думаю, что если не все, то некоторые из них искренне не понимали, за что оказались в тюрьме и в чём их обвиняют. Я вызвался помочь им в составлении ходатайств и заявлений, которые могли бы прояснить ситуацию и как-то облегчить их участь. Инициатива была принята с благодарностью, и за несколько дней я написал два десятка официальных писем в адрес разных следователей, прокуроров и тюремного начальства. Ахмаджон, обвиняемый в нарушении миграционного законодательства, доверчиво на ломаном русском рассказывал о невесте, которая ждёт его дома, и о ссоре с братом, из-за которой был вынужден уехать на заработки в Россию. Он попросил разрешения называть меня дедом, я не смог отказать. Звучало это как «Дэд».

Первое утро в СИЗО «Медведь» началось рано – меня после бессонной, утомительной ночи вывели на встречу со следователем. Всё в этой тюрьме было необычным, не похожим на мой прежний опыт. В «кремлёвском централе» полторы сотни метров от камеры до следственного кабинета по пустынным коридорам меня сопровождали два сотрудника, и дважды на этом пути я подвергался досмотру. После этого удивительными казались относительно мягкие порядки в шестом корпусе «Матросски». Но и они не могли сравниться с вольницей, открывшейся мне в «Медведе». Здесь пара охранников долго собирала целую колонну заключённых, человек тридцать. Разномастная и многоязыкая толпа нестройно передвигалась между локалками – отсеками, отгороженными с двух сторон решётками. На каждом этаже две-три таких локалки разграничивали длинные коридоры. Некоторые проходили не задерживаясь, в других застревали надолго. Перед входом в коридор, по обеим сторонам которого располагались следственные кабинеты, всю толпу загнали за решётчатую дверь в узкую комнатку со скамьёй, вмещавшей восемь-десять человек. Там уже находилось два десятка зэков, а с нашей партией толпа увеличилась, наверное, до полусотни человек. Некоторые курили, не обращая внимания на окрики надзирателей. Там я встретил своих знакомых по путешествиям в автозаках – группу строителей и энергетиков, чьё дело о мошенничестве на строительстве газопровода в Южной Осетии так же, как и моё, вела группа Полковника Цахеса. Строители ругали его последними словами, а я, понимая, кому адресованы проклятья, был склонен верить их утверждениям, будто дело полностью сфабриковано. В толпе обращал на себя внимание стройный, красиво седеющий человек в дорогом костюме, уже не свежем, но опрятном. Он оказался адвокатом из Баку, уже год дожидающимся в тюрьме решения об экстрадиции.

Я знал, что решение о том, где и как следует держать человека под стражей, принимаются не ФСИН, а следователем. Позже в деле я увидел постановление Цахеса с универсальным объяснением причин моего перевода – «в связи с целесообразностью». Не знаю, чего больше в этом объяснении – хамства, основанного на сознании вседозволенности, или беспросветной глупости. Но понимание полковником целесообразности поражает новизной. Посудите. «Матросская тишина» находится в 15 минутах пешего хода от Следственного комитета. В «Матросской тишине» достаточно кабинетов для проведения следственных действий. Заключённых спецблока в «Матросске» конвоируют по одному, и путь от камеры до кабинета не превышает десяти минут. Сравним с СИЗО «Медведь»: дорога занимает минимум полтора часа – метро, автобус и те же пятнадцать минут пешком. В огромной тюрьме не хватает кабинетов, следователю случается помаяться в очереди. А уже получив место, приходится подолгу ждать, пока освободившийся конвоир приведёт подследственного. В общем, было понятно, что Цахес посчитал целесообразным показать мне «настоящую тюрьму». Поскольку расследование было объявлено завершённым и ожидать от меня признаний или перемены показаний не приходилось, то, скорее всего, это было просто местью за несговорчивость. Как истинный садист-извращенец, полковник не считался с доводами разума и не щадил своих подчинённых: все средства казались ему пригодными, лишь бы было плохо его врагу, в данном случае мне.

В двенадцатом часу меня наконец привели в кабинет, где уже давно томился Мурзилка. Я принялся читать. От усталости, духоты и тусклого света буквы расплывались по бумаге, не желая собираться в предложения. Когда же с усилием мне удавалось пробираться к смыслу, содержание поражало своей никчёмностью. Квитанции об уплате госпошлины при регистрации каких-то компаний, возникших задолго до проекта «Платформа»; копии паспортов учредителей, директоров и бухгалтеров, среди которых не было ни одного моего знакомого; однотипные уставы и выписки из реестров регистрации юридических лиц; сведения об уплате штрафов за нарушения правил дорожного движения… – свалка вполне бесполезной информации. На вопрос, какое отношение всё это имеет к моему делу, Мурзилка равнодушно пожал плечами. Мне сделалось дурно, болело сердце. Я прервал чтение и попросил вызвать врача. Неохотно оторвавшись от экрана смартфона – Мурзилка смотрел какой-то фильм, – следователь несколько раз нажал кнопку вызова охраны. Потом ещё и ещё. Никто не реагировал. Я стал стучать в толстый прозрачный пластик запертой двери. Прошло около получаса, прежде чем появился озлобленный взмыленный охранник. Справедливо будет заметить, что пара вертухаев непритворно разрывалась между десятками кабинетов со следователями, адвокатами и заключёнными. Он заявил, что врача не будет. Просто потому, что «они сюда не ходят», не хотят и нет такой практики. Ещё минут через сорок появился дежурный помощник. В его сопровождении и в компании десятка зэков из соседних камер я потащился в обратном направлении. Было обещано, что дорогой меня осмотрит врач. Возле какой-то двери, за которой мелькнул белый медицинский халат, мы ненадолго остановились. Зашедший и быстро вернувшийся ДПНСИ сказал, что врач придёт в камеру. Не пришёл. Ни в этот день, ни на следующий. Хотя на утренней проверке я снова просил об этом сменившегося дежурного.