Иэн Нейтан - Питер Джексон и создание Средиземья. Все, что вы можете себе представить [litres]

Среди древних руин на окраине Итилиэна на корточках сидит тощий Голлум. Мы ни разу не видели до этого, чтобы ключевой персонаж Толкина позволил себе расслабиться: если он не суетится, как мошка, то неизменно дергается, извивается и дрожит всем телом, и его просвечивающие из-под кожи вены напоминают прожилки плесени на сыре. Фродо и Сэм спят, но это не мешает их бессонному проводнику, налитые кровью глаза которого кажутся огромными, как грейпфруты, вести полночный задушевный разговор с самим собой.

Если мы проникнем в самую суть трилогии, полной потрясений и волнений, величия и юмора, станет ли это ее определяющим моментом? За ним следует смелая, исключительно кинематографическая сцена, в которой становится очевидным, каких высот сумел достичь Питер Джексон. Освещенный серебристым лунным светом Голлум непередаваемо хорош в своей непосредственности, комичности и – неужели? – психологичности.

Жонглируя ракурсами – к этому моменту мы уже забыли, что героя сделали с помощью компьютерной графики, прибегнув к темному искусству захвата движения, – режиссер, актер, сценаристы и целый сонм дизайнеров, аниматоров и всевозможных экспертов блестяще показывают внутреннюю борьбу. Подвижная мимика Энди Серкиса, смена ракурсов и тональности голоса подчеркивают жутковатую разницу между Голлумом и Смеаголом.

«В своих книгах Толкин не прописывает мысли героев, – заметил в 2003 году Бен Вуттен, один из лучших скульпторов «Weta Workshop», – все выдержано в стиле старой саги, но нам удается заглянуть в голову Голлуму, потому что он разговаривает сам с собой. Он единственный персонаж, чей мыслительный процесс очевиден».

Именно так. Мы видим, как маятник его сознания качается из стороны в сторону. В этой сцене мы знакомимся со Смеаголом – другой, возможно истинной, сущностью Голлума (граница между ними остается размытой). Он долго ждал своего часа, пока господство Голлума не рассеивается от доброты Фродо. Но только теперь зрителей наконец пустили в жуткий, двойственный мир, где обитал Серкис, позволив увидеть и Голлума, и Смеагола – его инфантильную, угодливую, потенциально небезнадежную вторую половину.

Демонстрируя исключительное мастерство, Серкис показывает смятение обоих героев, заключенных в одной расколотой психике. Он приложил для этого немало умственных и физических усилий, помогая воплотить как технологическую составляющую, так и реальную сущность Голлума.

Внешний вид компьютерной твари также вызывает ряд противоречивых реакций: Голлум кажется нам странным, но достойным сочувствия, тщедушным, но опасным, старым, но по-детски наивным, а еще невероятно реальным.

Серкис вспоминает, как он волновался, когда сидел в компании жены и двух друзей на премьере «Двух крепостей» в Нью-Йорке. Годом ранее его тайком провели на лондонскую премьеру «Братства Кольца», потому что «New Line» не хотела, чтобы он раньше времени начал общаться с прессой. Смотреть первый фильм было странно, ведь его вклад ограничился бормотанием, сопровождавшим редкие появления Голлума во мраке, а также озвучкой назгула в ущелье реки Бруинен [29] Многогранные вокальные таланты Серкиса были также использованы при озвучке алчного орка Гришнака, который в «Двух крепостях» вслед за Мерри и Пиппином забегает в лес Фангорна, где его убивает Древобород. . Работа над образом Голлума зависела от реакции на первый фильм – что, если его ждал провал? Одна мысль об этом угнетала.

Как и все остальные в тот вечер – и в последующие вечера по всему миру, – Серкис был сражен и обнадежен. «[Картина] сформировала фантастический психологический и физический мир. Люди были тронуты увиденным».

Все было готово к его появлению.

В Нью-Йорке зрители впервые увидели настоящего Голлума. Его Голлума. Во время этой сцены, которая стала его звездным часом, Серкис заметил, как смешки сменились восхищенным молчанием.

«Я почувствовал, что они проникли в голову героя. До того момента я не был уверен, получится ли это. Тот момент был определяющим, и я горжусь им больше всего. Эту сцену написали лишь на этапе постпроизводства, но она стала воплощением всего фильма».

Режиссером этой сцены была Уолш. Ее снимали на первом этапе дополнительных съемок в июне 2002 года как монолог, поделенный на длинные планы, позволяя двум героям в одном теле попеременно вытеснять друг друга.

«Казалось, я вернулся на сцену», – с удовольствием вспоминает Серкис.

Он «пришел в восторг», получив сценарий. Сцена стала погружением в «нутро и психику» Голлума и Смеагола. Они сумели поймать волну персонажа.

Создание Голлума – это история внутри истории о триумфе «Властелина колец». Пожалуй, именно она лучше всего рассказывает о дальновидности, таланте и смелости, которые были необходимы для реализации проекта, совершившего революцию в нестандартном мышлении, оставаясь в полной гармонии с Толкином.

«Голлум был прекрасным примером того, как все решалось прямо на ходу», – говорит Элайджа Вуд.

«Он был едва ли не научным экспериментом», – смеется Джо Леттери.

В 2004 году гнусный негодник занял десятое место в списке величайших киногероев всех времен, составленном американским киножурналом «Premier», оказавшись в компании Дарта Вейдера и Джеймса Бонда. Каждый комик и ведущий ток-шоу на свой манер изображал Голлума. Слова «моя прелес-с-сть» вошли в культурный лексикон. Джеймс Кэмерон сказал, что диапазон эмоций этого цифрового существа убедил его в осуществимости «Аватара». И все же ни один компьютерный персонаж еще не достигал высот Голлума. Даже если порой его компьютерная маскировка не справлялась с задачей (одни кадры успешнее других), как и в случае с пропорциями, зрители тут же об этом забывали. Его история мгновенно увлекала.

«Крайне важно, – говорит Джексон, – что Энди не допустил, чтобы Голлума считали монстром».

«Он любил и ненавидел Кольцо точно так же, как любил и ненавидел себя»: великолепный антигерой Толкина стал молнией современности на мифическом небосводе старой саги.

Его прототипами стали Грендель из «Беовульфа» – игра в загадки типична для скандинавской и англо-саксонской литературы – и Калибан из «Бури», но Серкис разглядел в нем и другие архетипы: Урию Хипа из «Дэвида Копперфильда» Чарльза Диккенса, горбуна из «Собора Парижской Богоматери» Виктора Гюго и библейского изгнанника Каина, убившего собственного брата. Непоколебимая католическая вера Толкина нашла свое выражение и здесь.

Тем не менее его нежелание придерживаться простых моральных принципов кажется вполне современным. В психологическом отношении дилемма Голлума гораздо сложнее дилемм Арагорна и Фродо. Он кажется жутковатым, но взывает к симпатии читателя. Мы знаем, что ему нельзя доверять, но при этом очарованы им больше, чем любым другим персонажем. И кто в конце концов спасает мир?