Дана Борисова - Жизнь под кайфом. Откровенная автобиография

В завершении небольшой Postscriptum. Если вы заметили у своих близких, детей, родственников расширенные зрачки, которые не реагируют на свет, сонливость или, наоборот, бессонницу, неудержимую болтливость, когда человек много говорит обо всем и в то же время ни о чем, порезы, следы инъекций, носовые кровотечения, изменения поведения, запах, – срочно обратитесь к специалистам! Не уподобляйтесь страусам, не прячьте голову в песок: «Да ничего не случится, да мы все были такими, да кто в детстве не баловался!» Это заблуждение. Беда будет непременно. Она всегда рядом. Только специалисты могут помочь. Люблю вас всех!

Марат Агинян, лечащий врач-нарколог Даны Борисовой:

– Поначалу я следил за историей Даны Борисовой с позиции пассивного наблюдателя – новости о Дане-наркоманке поступали отовсюду. Но я все-таки хорошо знаю и Никиту Лушникова, и других людей, непосредственно повлиявших на судьбу Даны в очень непростой период ее жизни, и мне было известно, что реабилитация у Даны идет тяжело, что она находится «в отрицании», что отказывается от еды и так далее. Мне предлагали взяться за терапию Даны. Какое-то время я раздумывал над этим предложением. Прежде всего, меня смущало то, что любая подробность о Даниной повседневной жизни становится достоянием общественности. Лечение у психиатра или у психиатра-нарколога само по себе очень деликатное дело, а лечение на виду у всей страны – все это как-то не вязалось с моими представлениями о медицине.

Но, в конце концов, я согласился. Я купил билет в Таиланд на свои деньги и потребовал от организаторов, чтобы никаких фотографий не делали, нигде о моей поездке не писали, о моей встрече с Даной не говорили. «Принцип врачебной тайны даже в столь затрудненных обстоятельствах должен быть соблюден», – думал я.

На первой встрече Дана была худой и бледной, много говорила – так, видимо, она маскировала свое беспокойство. Через какое-то время у нас установился хороший, доверительный диалог, и мы договорились об индивидуальной терапии после того, как она закончит программу реабилитации в Таиланде и вернется в Москву.

Синдром зависимости – это не только болезнь. Нельзя ставить ее на одну доску с пневмонией или раком груди. Действительно, на сегодняшний день выявлены нейробиологические основы зависимости. Очень важные структуры мозга при зависимости начинают функционировать по-другому. Но при этом важно понимать, что личность зависимого при этом не остается нетронутой. Меняется все: не только мысли, не только эмоции, не только желания, но и выбор, который зависимый делает день за днем, его образ жизни, его социальное окружение, его жизненная стратегия – все это претерпевает колоссальные изменения. Теперь вы можете представить, – какой чудовищный объем работы следует провести специалисту вместе с пациентом после того, как пациент решит отказаться от алкоголя и наркотиков. Такой человек не только бросает употребление психоактивных веществ, но и учится день за днем мыслить иначе, чувствовать иначе, желать иначе, делать иной выбор, по-другому строить свою жизнь. Вот почему так трудно выбраться из зависимости. Вот почему многие сдаются при столкновении с первыми же затруднениями.

Для того чтобы у нас с Даной пошла работа, мне, специалисту, важно было создать с ней прочный терапевтический контакт. Его по-разному называют: контакт, связь, рапорт, терапевтические отношения. Это такой уровень доверия, взаимной открытости, партнерства, который позволяет добиться максимальной продуктивности совместной работы врача и пациента. Я был готов к тому, что мне придется преодолеть некие «звездные преграды» – назовем это так. Работая со знаменитостями, я почти каждый раз сталкивалась с этим: хорошие, толковые, умные, проницательные, талантливые люди, становясь знаменитыми, быстро покрываются этой тщеславной звездной пылью, из-под которой не так легко удается извлечь их настоящую личность.

Но у Даны было не только это. Дана во время беседы тет-а-тет запросто становилась простой, обычной, естественной, искренней, но кое-что препятствовало терапии – это эмоциональные перепады, которые я наблюдал у Даны. К сожалению, наше общество все еще слишком плохо разбирается в аффективных расстройствах. Про депрессию мы говорим: «Это у тебя в голове» (понятно, что в голове, серотонин снижен в мозге, а мозг в голове), а про биполярное расстройство, мне кажется, даже в столице один из пятидесяти прохожих еле-еле сможет сказать что-то внятное.

Если про зависимость Даны знал весь мир, то про биполярное расстройство я рекомендовал ей не никому говорить. Нет, я не запретил ей, у меня нет такого права. Я объяснил Дане, что ее просто-напросто не поймут. Что люди даже не смогут произнести это словосочетание. Что даже врачи – врачи! – часто произносят «биополярное» вместо «биполярное». Да, мы все еще слишком невежественны в вопросах психического благополучия на этом витке эволюции, – так обстоят дела. И она со мной согласилась. Примерно в течение года, пока я подбирал метод терапии биполярного расстройства, пока помогал ей осваиваться с трезвостью и просто, по-человечески, поддерживал ее, Дана держала слово и не говорила никому, что лечится у меня. Медицина оставалась медициной, не смешиваясь с публичным балаганом.

В какой-то момент, когда стало понятно, что у нас достигнута уверенная ремиссия, когда мы посмотрели назад и увидели, какие колоссальные трудности были преодолены, мы расслабились, успокоились и стали реже встречаться. Сейчас мы переписываемся, иногда мы находим время для встречи; если что-то беспокоит Дану, она пишет мне, но такое случается все реже и реже. Дана открыто рассказывает широкой публике о своей борьбе с зависимостью и с биполярным расстройством. Это ее право, ее стиль, ее манера жить. За годы нашего общения я разглядел в Дане потрясающе яркую личность со своими уязвимостями, но и чрезвычайно мужественную, чтобы признать эти уязвимости и научиться жить так, чтобы они не навредили тому, что для нее важно.

После того как я купила квартиру, куда мы переехали с Полиной, жизнь стала понемногу налаживаться. С родителями Максима мы то миримся, то они блокируют меня во всех своих телефонах. Макс так и не научился вежливо общаться со мной, с матерью его единственного ребенка. Зато Полина ужасно гордится, когда за столом я сдерживаю слово и говорю: «Спасибо, я не пью». Для нее по-прежнему нормально при всех назвать меня алкоголичкой и наркоманкой, но я ничуть на это не обижаюсь, никогда не устраиваю сцен и просто терплю.

С сестрой отношения до сих пор так и не сложились. Папа также очень инфантильный, привык получать от меня помощь и не давать ее взамен. Нет, я не прошу денег, но прошу хотя бы участия и разговора. «Не обращай внимание» – это его любимая фраза. Папа не имеет даже понятия о курсах созависимых. Но, где-то в глубине души, я все равно жалею его и люблю.