Бенджамин Мозер - Susan Sontag. Женщина, которая изменила культуру XX века

Роджер Штраус всегда напрямую или косвенно финансово помогал Сьюзен. Ее слава и репутация так никогда и не сказались на хороших продажах ее книг. Роджер публиковал ее «провальные» по деньгам книги (и сценарии картин «Брат Карл» и «Дуэт для каннибала»), а также выплачивал ей аванс за проекты, которые так никогда и не материализовались. В 1973 году она писала ему о «по крайней мере четырех книгах в последующие два года»: «книга о Китае», сборник рассказов, роман, сборник эссе, которые, в конце концов, так и не появились. (Книга рассказов «Я и так далее»/I, etcetera вышла через пять лет). Штраус финансово помогал ей с поездками за границу, продавал права на ее книги за пределами США, часто оплачивал ее счета. По словам его секретарши и «офисной жены» Пегги Миллер, Сьюзен была его любимым автором, и это он выписал на нее корпоративную медстраховку [1036].

Но в самом начале болезни страховки у нее не было. И Боб Силверс вместе с Пегги и Роджером помог быстро собрать деньги на лечение. «Каждый день они ели английские маффины и китайский фастфуд, и пару раз в неделю Роджер Штраус звал их на ужин или давал билеты на концерт, – вспоминал Дойч. – Изменения были удивительные. Ее начали развозить на лимузинах, частных самолетах, приглашать в оплаченный отпуск, весь стиль жизни изменился полностью».

Сьюзен тщательно следила за тем, кто дает ей деньги. Если люди были в состоянии помочь, но давали слишком мало относительно своих возможностей, она ворчала, даже если они были близкими друзьями. «Если кто-нибудь типа Джеки Онассис давал 2000 долларов, – вспоминал Дойч, – Сьюзен говорила: «Джеки Онассис, эта женщина такая богатая. Что там она о себе возомнила?!» [1037]

СЬЮЗЕН БОЯЛАСЬ ОСТАТЬСЯ ОДНА, А ТАКЖЕ ДОЛГО И ТРУДНО ЛЕЧИЛАСЬ, ОТЧЕГО ДАВИДУ БЫЛО СЛОЖНО НАЧАТЬ ЖИТЬ ОТДЕЛЬНОЙ, НЕЗАВИСИМОЙ ЖИЗНЬЮ.

Его период подмастерья-пилигрима закончился, и он решил снова пойти учиться. В Принстоне ему было сложно влиться в студенческую среду не только из-за болезни матери, но и из-за возраста, ему тогда было уже 23, и он был первокурсником, к тому же благодаря жизненному опыту оказался более продвинутым, чем большинство студентов. Поэтому Давид жил главным образом у матери и посещал занятия всего несколько раз в неделю. Друзья его матери (те, с кем Сьюзен мечтала общаться во времена Тусона и Шерман-Оукс) были его естественным кругом общения. Но хотя его любящая мать и считала, что у ее сына «великий ум», этому уму не хватало образования и усидчивости, которые Сьюзен получила, проведя тысячи вечеров в библиотеке. «У него было крайне мало талантов, разве что он был блестящим и умел рассмешить», – говорил Дойч. Давид получил двойку по сочинению для Карла Шорске – историка из Вены, который считался одним из лучших преподавателей в Принстоне. «Он написал это сочинение для Шорске на амфетаминах, за ночь», – рассказывал Дойч. Шорске, человек, от которого Зонтаг во времена Чикаго и Гарварда была бы без ума, увидел, что Давид мало времени посвятил работе, и приказал переписать ее [1038].

Давид был «убит таким решением». Конечно, он был далеко не первым студентом, просидевшим всю ночь за работой и не получившим зачет, но он был сыном женщины с тираническими стандартами, и его реакция на такое банальное событие была гипертрофированной, потому что он ужасно боялся, что не оправдает ее ожиданий. «Он чувствовал себя абсолютным неудачником. Он был страшно унижен» [1039], – говорила Нуньез. «Давид был милым парнем и совсем не притязательным», – констатировал Дойч, понимая отличия своего друга от высокомерной Сьюзен. Но после этого случая его словно подменили. «Ага, он сознательно старается стать сволочью», – понял Дойч. Давид согласился: «Я решил: больше вам никакого милого парня».

«Он начал говорить грубости, которых раньше себе никогда не позволял. Я сказал ему, что он изменился, и он ответил: «Да, и это хорошо. И не жди, что я снова стану таким, каким был» [1040].

Мир вокруг Сьюзен был подлым. Ее всегда привлекали выдающиеся люди, и ее друзья отмечали, что она никогда не вела себя как сука и ее редко интересовали сплетни. Зигрид подчеркивала, что Зонтаг была элитистом (интересовалась людьми, которые многого достигли), а не снобом (человеком, которого интересуют люди с высоким доходом или социальным положением по рождению). Каждый вечер в доме собирались новые гости, которые вместе с Сьюзен и Давидом обсуждали гостей, побывавших на ужине предыдущим вечером. «Если обсуждали человека, который не присутствовал за столом, – вспоминал Дойч, – то отзывы о нем были только негативными. Кто трахает кого, кто – козел, а кто просто глуп. Не припомню разговора типа: «А как там Сэлли?», после чего все говорили о том, какой Сэлли замечательный человек» [1041].

Они начали ритуально демонстрировать свое превосходство. «Кого будем сегодня «чморить»? [1042]» – спросил однажды Давид у матери во время антракта в театре. После выздоровления Сьюзен ходили шутки о том, что она хочет сделать их аристократией из двух персон. Пол Тек смеялся над «установлением династии Зонтаг в Америке». Николь Стефан назвала Давида le monstre, остальные – le dauphin (наследник). «Давид заразился снобизмом от Сьюзен, а у него не было никаких оснований так себя вести, – говорил Гарри Индиана. – Он в жизни ничего серьезного не добился, но при этом считал, что входит в ряды аристократии» [1043].

Аристократы – наследники. Еще до того как он закончил колледж, Сьюзен говорила о том, что Давид должен наследовать пост главного редактора The New York Review of Books от Боба Силверса, которого оба Зонтаг боготворили [1044]. Позднее Сьюзен выражала желание, чтобы Давид занял место Роджера Штрауса в издательстве FSG после того, как тот уйдет на пенсию. Давид окончил Принстон в 1978-м, в год, когда Сьюзен закончила курс химиотерапии и в свет вышло эссе «Болезнь как метафора». В этот год Роджер нанял Давида на пост редактора. У Давида не было никакого редакторского опыта, но, как выразилась Пегги Миллер, он «дико хотел эту работу» и был «умнее всех остальных» [1045]. В этой работе Давиду помогали контакты в литературном мире – он был на «ты» со всеми авторами, книги которых издавало FSG, ну и хорошо говорил по-французски и по-испански.

Потом Сьюзен настояла на том, чтобы Давид стал ее личным редактором. Сложные личные отношения стали еще и сложными профессиональными. Они постоянно ругались. Давид заметил, что Сьюзен любит людей, которые не выказывают к ней никакой любви: «Мне всегда нравились хулиганы – я думала что, если я их физически не привлекаю, то они должны быть отличными». Он неизменно замыкался и не разговаривал с матерью, когда у них были разногласия, которых они не скрывали, хотя причина этих разногласий зачастую оставалась тайной для окружающих.