Константин Симонов - Записки молодого человека

Среди оказавшихся около меня на этом привале людей было несколько украинцев. Пошли разговоры о Днепропетровщине и Харьковщине, о том, куда делись их семьи. От разговоров этих веяло грустью и огромностью расстояния, отделявшего нас от все­го того, что мы любили.

Мы шли так быстро и так уставали от постоян­ного перелезания и переползания, что ни у кого не замерзли ноги, хотя почти у всех они были мокрые. Больше раздражало то, что намокшие в воде маски­ровочные халаты, штаны и куртки застыли и коро­бились при ходьбе с таким шумом, который нам из-за стоявшей кругом тишины казался почти гро­хотом. Ветер с моря набивался в эти стоявшие ко­лом маскировочные одежды, как в паруса, и тоже мешал идти.

Примерно на середине пути, у обледенелого устья ручья, передовые разведчики заметили следы. Все насторожились. Следы были и похожи и непохожи на человеческие. При том ветре, который сейчас дул, следы могли остаться только от того, кто про­шел здесь совсем недавно. Через несколько секунд кто-то сообразил и сказал:

— Это же росомаха.

Все рассмеялись.

Выйдя наверх, на плоскогорье, мы наткнулись на шедшие под снегом провода. Видимо, это была ли­ния, соединявшая передовые позиции со штабом не­мецкой дивизии. Рассчитав, что нам осталось идти уже очень мало, всего каких-нибудь пятнадцать ми­нут, и твердо зная, что немцы все равно до утра на обрыв линии выйти не рискнут, разведчики стали резать линию сразу во многих местах. Выбирали из-под снега провода, закатывали их в клубки и зарывали эти клубки в стороне в снег. Вскоре ли­ния была уничтожена на протяжении целого кило­метра.

Наконец Мотовилин указал на высившиеся впере­ди две или три сопки, на которых чернели гряды камней.

— Вот и Пикшуев,— сказал он.— Подходим.

Все притихли. Было светло почти как днем. У ме­ня появилось неприятное ощущение в спине; каза­лось, что кто-то невидимый без труда может нас всех откуда-то перестрелять.

Отряд разделился на три, и мы пошли в обход сопок. Держали оружие наготове — считалось мало­вероятным, что немцы нас так до сих пор и не уви­дели. Несмотря на все принятые предосторожности, они все-таки должны были нас заметить в такую ночь.

Однако, когда мы вплотную подползли к ближай­шей сопке, на которой чернели пятна землянок, мы не услышали оттуда ни окрика, ни выстрела. Мы бросились к землянкам. Когда долбанули дверь в первой из землянок, она со скрипом открылась. В землянке никого не было. Я вошел туда вслед за Люденом и посветил фонарем. По всему чувство­валось, что землянка не брошена, что в ней жили и, очевидно, собираются жить. На столе стояла лам­па с исправным фитилем, стояли котелки, чугунки.

Вторая и третья землянки были тоже пусты.

Другая группа, обходившая остальные сопки, то­же так и не наткнулась на немцев.

Через полчаса нам уже стало ясно, что на Пикшуеве мысе, во всяком случае, здесь, где мы были, или вообще никого нет, или есть немецкий дозор, который при нашем появлении спрятался и боится себя обнаружить.

Впоследствии, по агентурным сведениям, оказа­лось, что именно в это время немецкая полурота, стоявшая на Пикшуеве мысе, сменилась. Одна по­лурота ушла отсюда, а другая, которой предстояло ее сменить, еще не пришла сюда. Надо думать, что немецкий патруль все-таки оставался здесь, но он сам стрелять по нас не решился, а мы его не на­шли.

То, что немцы не собирались уходить с Пикшуева мыса, было ясно с первого взгляда. Землянки были в полном порядке; в них оставались разные бытовые вещи. В двух сараях и в небольшом домике были устроены склады продовольствия. Не бог весть ка­кие, но все же склады: бочки с яичным порошком, мешки с мукой, с галетами, мешки с кофе, запас консервов и еще что-то, уже не помню, что. В од­ном из сараев были сложены баллоны. Мы сначала сочли их немецкими, но потом увидели, что это бал­лоны с ацетиленом для освещения маяка,— запас, оставшийся.еще с мирного времени.

Поодаль от землянок мы нашли два изуродован­ных орудийных лафета и один, тоже изуродованный, ствол горного орудия. Второй ствол немцы, очевид­но, увезли с собой. Судя по всему, наша артилле­рия как следует накрыла эту горную батарею.

Все запасы доставлялись сюда с неимоверным трудом, на вьюках, и было очевидно, что, уничто­жив все, что здесь осталось, мы тем самым затруд­ним положение немцев, которые не нынче-завтра вернутся сюда, на Пикшуев, и им придется все зано­во завозить. Так, кстати сказать, потом оно и полу­чилось.

Взломав двери складов и разобрав часть досок, мы стали обкладывать все немецкие запасы досками и фанерой и всем, что попадалось под руки, для то­го, чтобы поджечь.

Сигнальных ракет было решено не давать. Радист вызвал наши "охотники" по радио. В стоявшей кру­гом тишине были отчетливо слышны его точки и тире.

Вскоре к берегу, немного западнее самого Пикшу­ева, подошли оба "морских охотника". С одного из них слез Визгин, который захотел почему-то сам принять участие в поджоге немецких складов. Всех, за исключением пятерых человек, переправили на "морские охотники"; последними остались Визгин, Люден, Мотивилин, еще один разведчик и я. Прихва­ченная с собой бутыль с горючей жидкостью хотя и разбилась, но почему-то не загорелась. Но бензин сделал свое дело. Мы облили доски и фанеру и за­жгли оба склада и дом. Сначала пламя разгоралось слабо, а потом все сильнее и сильнее, и когда мы перебрались на "морской охотник", уже было видно, как и в доме и на складах сквозь двери и ставни прорываются изнутри красные языки пла­мени.

Оба "морских охотника" отчалили; я пошел вниз, в кубрик, и завалился на койку. На обратном пути качало сильней, чем по дороге сюда. Было около ше­сти баллов. Через полчаса после того, как мы отош­ли от берега, Люден прислал за мной краснофлотца, чтобы я вышел на палубу. Я поднялся.

Сзади нас над мысом Пикшуевом стоял огромный столб пламени, то падавший, то снова поднимавший­ся в небо. Взрывы отсюда уже не были слышны, но по промежуткам, с которыми то падало, то вновь поднималось пламя, было ясно, что там что-то рвет­ся. Может быть, это был ацетилен, а может быть, и не замеченный нами запас снарядов, Я простоял на борту "охотника" минут пятнадцать, глядя на зрели­ще, а потом снова спустился в рубрик.

В семь часов утра, когда кругом стояла все та же светлая северная ночь, мы вернулись в Полярное, и Визгин с Люденом сразу отправились докладывать по начальству. А я, узнав от кого-то, что здесь, в Полярном, сейчас живет Александр Жаров, пошел к нему и вскоре был уже на четвертом этаже в знаменитом циркульном доме — гордости Полярного. Этот дом стоит на горе, и его большая геометри­чески правильная дуга видна с моря.