Юрий Мамлеев - Воспоминания

Надо сказать, что иезуитский орден в наше время – это организация, которая не очень приветствуется западной либеральной властью, но всё же они находятся под крышей Ватикана и поэтому имеют какую-то почву под ногами. Сами отцы прекрасно владели русским языком, поскольку возглавляли институт русской культуры, который принимал студентов со всего мира. Студенты съезжались обычно летом, но были и постоянные, правда, мало. Обучение велось на русском языке, таким образом, изучались русский язык и литература одновременно. Приезжали студенты из Англии, Германии и, разумеется, из Франции. Надо сказать, что те люди, которые работали в этом институте – католические священники ордена иезуитов – были весьма образованны. Согласно правилам иезуитского ордена духовное лицо обязательно должно иметь два образования – духовное и светское, поскольку цель его – жить в миру и пропагандировать католицизм и те идеи, которые связаны с иезуитским орденом.

Эти люди производили благоприятное впечатление. Особенно нам понравились отец Марешаль, француз, отец Андрей – самый близкий к русским, потому что он был наполовину русский, если я не ошибаюсь, – и отец Алексей. Другие отцы, впрочем, тоже оказались весьма приятными людьми. Возглавлял же всё отец Игорь, очень серьёзный немец.

В своих действиях иезуиты были очень лояльны – никакой русофобии. У них был скорее изучающий подход, и они никому не навязывали своих идей. Была церковь, в которой богослужения совершались по православному обряду, но она принадлежала к Ватикану. Сами священники давали преподавателям возможность совершенно свободно говорить на такие сложные темы, как Толстой, Достоевский и прочие. Кроме того, за обедом каждый преподаватель сидел в окружении своих студентов, и они разговаривали между собой по-русски – это было такое свободное и непринуждённое обучение русскому языку.

Иезуиты были отлично осведомлены о жизни в эмиграции и, в общем, держались дружественно и лояльно, без негатива. Жизнь и мысль текли тут свободно. Я думаю, они просто хотели понять, кто такие русские, как они мыслят и насколько глубоки их религиозные воззрения. И одновременно это был профессиональный институт, который обучал русскому языку и литературе.

Надо сказать, что студенты, приезжающие в Медон, были очень разные, но меня поразил один момент. Однажды летом приехали студенты из Англии, а я как раз в это время читал курс русской литературы XX века, и речь зашла о «Мастере и Маргарите» Булгакова. Вообще, английские студенты были люди интеллектуальные и внимательные, но что меня действительно поразило, так это их реакция на булгаковский роман. Она состояла в том, что они вообще не поняли, о чём там идёт речь. Это объясняется, конечно, не их низким интеллектуальным уровнем, а совершенно другим обстоятельством, а именно: всё то, что связано с мистикой, с христианством в глубоком его понимании, всё то, что относится к сфере надприродного, духовного, как-то не входило в их ум. Они каким-то непостижимым образом не осознавали, что происходит… Воланд… Коровьев… Что за чертовщина? Эти ребята были, конечно, весьма отрешены от всего, что связано с каким бы то ни было духовным поиском. И по этим студентам, увы, было видно, что живём мы уже в совершенно иной цивилизации, чем была до этого, в цивилизации чисто прагматической, и законы её таковы, что всё, что не приносит деньги – это балласт, и не более того. И в обучении, соответственно, внимание было акцентировано исключительно на тех моментах, которые можно выгодно использовать в своей профессии и в повседневной жизни. И кроме этого людей не интересовало абсолютно ничего. Современное образование лишало человека самой важной своей составляющей – того кругозора, благодаря которому можно почувствовать и величие Бога, и величие человека как образа и подобия Божьего. Мне сразу припомнился анекдотичный случай в Корнельском университете, когда профессор называл Беатриче гёрлфренд Данте и вообще с юморком говорил о дантовских путешествиях по аду и раю.

Я, конечно, был поражён этим совершенно фантастическим соскальзыванием из европейской и вообще мировой духовной культуры в абсолютно скучный и бессмысленный прагматизм. Само мышление становилось другим, оно мельчало, сужалось, усыхало… Ясно было, что дух старой Европы давно покинул нас… Зато эти студенты прекрасно разбирались в психологии…

Отцы-иезуиты отлично секли современную ситуацию и принимали её как данность. Всё, что было можно делать для католической религии согласно уставу их ордена, они делали. Я опасался нападок на православие, но ничуть не бывало. Отцы оказались очень хорошими, тактичными и умными людьми; они просто изучали атмосферу русской культуры, силясь понять, что такое русская душа. Я, надо сказать, привлекал их внимание именно в этом ключе. Однажды кто-то из них даже сказал мне про меня, что я очень русский человек и потому представляю для них интерес.

В общем, всё шло довольно гладко. Как-то раз в Медон приехал один замечательный молодой француз, разумеется, католик. Но казалось, что он вышел из каких-то очень древних времён католичества. Мы познакомились с этим уникальным человеком, и некоторое время спустя Маша обратилась к нему с просьбой помочь ей в изучении французского языка. Он с радостью согласился давать ей уроки, но тут же объявил, что французский-де надо начинать изучать с Пьера де Ронсара, поэта дальних веков. А это, фактически, старофранцузский язык. Причём заявлено это было с таким вдохновением, что вновь словно пронёсся дух древнего католичества. Это было совершенно не в духе времени… В общем, передо мной было чудо света – не прагматичный человек… А ещё Медон был отмечен царём Пётром Великим. Он останавливался здесь, в замке, может быть, на день-другой, по каким-то своим делам.

Участие в нашей жизни Владимира Максимова и Ирины Иловайской было трудно переоценить. Кроме того, что у нас была крыша над головой, наша жизнь текла в очень благоприятном ритме. Атмосфера «Русской мысли», где работала Маша, была совершенно особой – это был самый значительный печатный орган эмигрантской России в Европе. В своё время газетой руководила княгиня Шаховская. Иловайской было, конечно, нелегко выступать в роли главного редактора, поскольку большая часть эмигрантской прессы находилась под плитой американской идеологии, и можно себе представить, каково было русскому человеку дворянского происхождения нести это бремя. Здесь, как и в Штатах, от эмигрантов требовалось не только отрицательное отношение к коммунистической идее и Советскому Союзу, но и к России как таковой. Дух русофобии неизбежно и неотвратимо просачивался сюда.