Идо Нетаньяху - Последний бой Йони

Объяснения его произвели впечатление. Началась долгая, утомительная дискуссия при большом количестве вопросов и возражений со стороны министров.

Нет сомнения — это было одно из самых трудных решений, принятых когда-либо каким-либо правительством. Рабин объяснил министрам, что, если дело провалится, правительству придется уйти в отставку. Но при голосовании все подняли руки «за». Прошло всего два дня с предыдущего решения, также принятого единогласно, — о капитуляции перед требованиями Вади Хадада. Новое решение — отправиться в Энтеббе — хотя и было принято всем правительством, но главная ответственность за него легла на плечи того, кто стоял тогда во главе израильского правительства, — на Ицхака Рабина.

В пятнадцать тридцать, через час с лишним после высадки отряда в Шарме, получено было разрешение выступить. Правительство к тому моменту еще не приняло никакого решения. Чтобы уложиться во времени, был отдан приказ выступить, а если правительство не утвердит операцию, отряду будет приказано вернуться. (Окончательное разрешение на акцию было дано в момент нахождения отряда в воздухе.)

Йони объявил бойцам части: летим. «Идем на операцию», — сказал он под рев только что заведенных моторов, заглушивших его голос.

«Йони прошел и сказал это людям, для которых тот факт, что операция состоится, все еще был неожиданностью. Не скажу, что он выглядел „жаждущим битвы“, но, с другой стороны, не похоже было, что он обеспокоен полученным разрешением. Видно было, что настроение у него очень хорошее, что сейчас он начинает дышать» [77] 2. Шломо. . Это описание совпадает с впечатлениями других о том состоянии свободы и подъема духа, в котором находился Йони с момента, когда было получено разрешение выступить, и которое сопровождало его во время полета в Энтеббе.

Среди людей Части в целом господствовала уверенность, хотя и не без опасений. Эта уверенность, вера в свою способность успешно выполнить операцию еще более усилилась и укрепилась, когда они поднялись на самолеты в Лоде. «Когда мы вылетели из Шарма, я ощущал напряжение и готовность, и это было приятно. Не помню ни опасения, ни тревоги, что, мол, вдруг я не готов как нужно», — говорит другой офицер, который всего двенадцатью часами раньше, после дня короткой подготовки и по окончании учения-модели, пошел спать с дурным чувством, что Часть к операции не готова. А вот что говорит другой офицер, который накануне ночью держал совет с товарищами о том, как остановить операцию: «Когда мы поднялись в самолеты, чувство уверенности в себе было необычайно велико, и эту уверенность излучал главным образом Йони». От прежнего угнетенного состояния у людей — кроме страха, естественного для каждого человека перед боем, когда жизнь подвергается опасности, — осталось разве что сомнение в том, что им удастся благополучно выбраться из Энтеббе. Возможность того, что по какой-то причине придется застрять в Африке, далеко от границ Израиля, у многих не выходила из головы.

Солдат торопили садиться в самолеты. Перед тем как подняться в первый самолет, бойцы атакующего отряда поспешили надеть пятнистую маскировочную форму. Из соображений секретности Йони не хотел, чтобы ее надевали до прибытия в Шарм, а в самом самолете, думал он, будет не до переодеваний, слишком тесно. Пинхас, самый молодой солдат, помнит, как он разделся на взлетной полосе и поспешно натянул на себя эту одежду.

Дан Шомрон прошел мимо и стал на них кричать: «Это что за глупости? Что вы надеваете, кому это вообще надо?»

Не реагируя на эти крики, бойцы кончали переодеваться. «Ничего себе „глупости“, ведь на самом деле в основе всей операции — обман угандийцев и террористов, хотя мы об этом не распространялись, — говорит Пинхас. — И вдруг, в момент, когда ты собираешься на такую операцию, офицер столь высокого ранга кричит на тебя, к тому же речь-то идет о ничтожной вещи, исполнение которой требует двадцати секунд… Это оставило у меня очень неприятный осадок».

Четыре самолета были нагружены куда больше того, что планировалось во время учений, и, возможно, больше того, что когда-либо переправляли самолетами «геркулес». Заполнили до предела резервуары горючего, включая баки в крыльях. Кроме авиационного экипажа, в самолете Шани (первом) находились солдаты атакующего отряда Части вместе с тремя машинами, а также пятьдесят два бойца парашютных войск и половина звена КП Дана Шомрона.

Самолет Нати (второй) был, вероятно, еще тяжелее. Туда загрузили два бронетранспортера Части с солдатами, джип КП Дана Шомрона со второй половиной его звена и семнадцать бойцов парашютных войск.

В самолете майора Арье (третьем) было еще два бронетранспортера Части с бойцами и тридцать солдат Голани вместе с джипом.

В самолете Халивни (четвертом) было два тендера модели «пежо» — один для бойцов Голани, а второй — для перевозки насоса для горючего. В самолете находились также и сам насос, десять человек из бригады заправки, десять человек медперсонала и двадцать бойцов Голани.

Взлетная дорожка в Шарме расположена на небольшой возвышенности, поэтому при разбеге самолета перед взлетом конец ее не виден. Летчики привыкли к тому, что самолеты «геркулес», предназначенные для использования в полевых условиях, взлетают после совсем короткого разбега. Сейчас они были неприятно поражены. Самолеты набирали скорость с большим трудом, и тому, кто сидел в кабине летчика, казалось, что дорожка вот-вот закончится еще до того, как самолет оторвется от земли. Не только большой вес самолета влиял на ускорение, но также и тридцатисемиградусная по Цельсию жара в пустыне, снижавшая почти на треть силу моторов. Разбег против ветра, дувшего на север, казалось, длился вечность, пока наконец самолет смог подняться в воздух.

После того как его самолет набрал высоту, Шани захотел повернуть машину назад, к Красному морю, но у него не получилось. Всего два-три узла отделяли их в этот момент от потери скорости, что грозило утратой власти над машиной, а значит, катастрофой. Самолет отказывался увеличить скорость. Как только Шани пытался повернуть его, самолет начинал дрожать, и Шани приходилось выпрямляться снова, чтобы не подвергать опасности машину со всем ее грузом.

Наконец самолеты обрели устойчивость, и поворот на юг, в сторону Африки, произведен был без помех. Они летели вдоль Красного моря, на небольшой высоте — около двухсот футов над волнами, — чтобы ускользнуть от саудовских радаров с востока и египетских с запада. Несмотря на такую высоту, полет сейчас был гораздо приятнее, чем до этого над Синаем, поскольку воздушных ям над морем меньше, чем над сушей. Когда находящийся в самолете радар указывал на приближающееся судно или если видели такое судно, пилоты старались держаться от него подальше, чтобы экипажи судов не обратили внимания на четыре, военных самолета, летящих на юг. Из-за необходимости огибать суда и лететь «зигзагами», не раз отклонялись от запланированного маршрута, а затем заново выравнивали траекторию полета, что требовало осторожности в работе пилота. При дневном свете самолеты еще могли следить друг за другом, но с наступлением темноты придется обходиться радарами.