Идо Нетаньяху - Последний бой Йони

С заложниками провели инструктаж, на котором их попросили не рассказывать журналистам ничего о том, как их освободили. Потом все вернулись назад в «геркулес» и полетели в Лод, на устроенную там многолюдную встречу. Спускавшихся по трапу заложников встретили, размахивая флагами, с пением и плясками, их со всех сторон окружили фотографы и журналисты. Халивни ждал в самолете вместе с экипажем, пока заложники и с ними фотографы немного отдалятся. Когда те ушли, спустился и он. Снаружи пилот встретил Игаля Алона, бывшего в то время министром иностранных дел Израиля.

«Солнце сияет, акация цветет…» — начал Халивни и вместо того, чтобы закончить цитату из «Сказания о погроме» Бялика: «А убийца убивает», поднял руку и сказал: «А флаг Израиля вздымается ввысь».

Услышав это, Алон разрыдался.

Тем временем остальные самолеты приземлились в Тель-Нофе. Выйдя из кабины, Шани прошел к расположенному в хвосте самолета выходу. «Мы были более или менее теми же, какими шли на операцию. Первый, кто поднялся в момент приземления в самолет, был Рабин. Первый, к кому Рабин обратился, был я. Первый вопрос, который он задал, был: „Где Йони?“ На лице — потрясение. Он хотел видеть тело».

Солдаты части спустились с самолета. Когда вышел Муки, к нему обратился Перес: «Как случилось, что Йони убили?»

«Он шел первым и первым погиб», — кратко ответил Муки [96] 20. Перес, Шимон: Дневник Энтеббе ( иврит )… .

Снаружи был большой шум, и Дани Даган сказал Амицуру: «Давай смоемся отсюда. Возьмем „мерседес“ и смоемся». Амицур вел «мерседес», в котором сгрудились другие бойцы Части. Приехав на базу, Амицур поставил «мерседес» на стоянку и выключил мотор. Позже, при неоднократных попытках завести машину, мотор не включался.

Выйдя из машины, Дани увидел бригадного генерала Авраама Арнана, ожидавшего их в Части. Авраам хотел узнать у Дани, как случилось, что Йони погиб. Дани рассказал ему то немногое, что знал, — как получил в Энтеббе сообщение от Шауля, что у Йони «ранение средней тяжести», а через короткое время он уже был мертвым в самолете. (Шауль получил от д-ра Давида во время операции сообщение, что состояние Йони очень тяжелое, но до Дани оно дошло в измененном виде.) «Одно не соответствует другому», — сказал Дани. В этот как раз момент появился и д-р Давид, пройдя мимо них с опавшим лицом. Авраам и Дани подошли к санчасти, где доктор разгружал свой рюкзак и расставлял медицинское оборудование по местам. Авраам — он никак не мог примириться с фактом смерти Йони, которого очень любил, — стал добиваться у Давида, все ли возможное тот сделал для спасения жизни Йони, не ошибся ли в чем-то. Давид с мрачным видом объяснил ему, что никогда не посылал сообщения, будто у Йони «ранение средней тяжести», как раз наоборот, он сразу понял, что положение критическое, и предпринял, по своему разумению, все необходимое. Авраам прекратил расспросы. Смерть Йони — за которого он воевал, чтобы тот получил командование Частью, и которого видел, как он говорил, своим преемником — была свершившимся фактом.

«Авраам сделал, — сказал как-то Йони, — нечто из ряда вон выходящее. Задумать и создать новую часть, такую, какой вообще не было, создать нечто из ничего, несмотря на огромные трудности, — с этим мало что сравнится». Авраам с тяжелым сердцем вышел из санчасти. Он прошел по дорожкам базы, пересек место, которое навсегда осталось ему дорого, — несколько лет назад он выбрал его, чтобы основать там Часть. Вечером генерал поедет в Иерусалим и встретится со мной. От меня отправится в дом наших родителей, чтобы там заночевать. Год назад Йони предложил ему пожить в пустом доме, ожидавшем возвращения наших родителей в Страну, и он действительно туда перебрался — на улицу Порцим, названную так в честь захватившего ее во время Войны за независимость батальона, в котором Авраам служил семнадцатилетним юнцом. Теперь, в свои сорок шесть лет, Авраам знал, что дни его сочтены: из-за неизлечимой болезни жизнь его подходит к концу.

Чувства солдат и офицеров были противоречивы. Удовлетворение от огромного успеха и от того факта, что они невредимыми вернулись домой, смешалось с горем от потери командира Части, который вел их в Энтеббе. Событие было еще слишком свежо в памяти, более глубокие размышления на этот счет к большинству придут позже, спустя дни и даже годы после происшедшего.

«Приехав в Часть, я не испытал никакой радости… Мы в Части были совсем оторваны от „фестиваля“, устроенного сразу же, и потом, от всей рекламной шумихи… Главным моим, да и других чувством была тоска» [97] 21. Амос. .

В одной из комнат административного здания собрались люди из руководства, они видели через открытую дверь, как спускаются с бронетранспортеров вернувшиеся из Энтеббе солдаты. Некоторые из них, естественно, были полны радости. В этот момент в комнату вошел офицер из отдела кадров и сообщил своим людям: «Командира нет». Кто там был, лишился дара речи, в их числе Ави Р. — тот самый техник, починивший в пятницу в «мерседесе» основание генератора. Как многие другие из административного отдела, он знал Йони много лет.

«Йони меня очень любил, а за что — не знаю, — рассказывает Ави. В период, когда Йони был заместителем командира части, зашел я как-то вечером, проработав допоздна, в столовую. Шальная компания водителей, находившаяся тогда в части, сидела там вокруг стола, я сел за другой стол позади них. Там же в столовой за офицерским столом сидел Йони. Больше никого в столовой не было. Я поужинал, а эти водители стали бросать мне в тарелку маслины. „Хватит, ребята, прошу вас“, — сказал я им. Бесполезно. Я снова предупредил их и сказал: „Еще раз, и я метну в вас тарелку“. Они опять бросили маслины, и тогда я схватил тарелку со всем содержимым и швырнул ее в них. В результате она упала на пол и разбилась.

Я вышел на улицу. Через несколько минут вышел и Йони. Он сказал мне: „Пойдем, Ави, я хочу с тобой поговорить“, — и отвел меня в сторону. „Так себя не ведут, Ави, — сказал он, — тарелками бросаться не следует“. Он говорил очень спокойно, так не выговаривают, а воспитывают. Йони все делал… по-человечески. „Иди на склад, распишись на бланке тысяча шестьдесят пять“. Я пошел на склад, и там, конечно, надо мной посмеялись: „Тысяча шестьдесят пять за тарелку? Иди, иди“».

Сейчас, чувствуя, как сердце его разрывается от скорби, Ави смотрел в окно и не мог понять ликования, которое охватило некоторых вернувшихся из Энтеббе солдат. Для него это было непостижимо. В комнате стояла тишина. Работники управления — водители, повара, механики — склонили головы. В этот момент мимо дверей комнаты проходил офицер, и то, что он бросил им на ходу, резко усилило боль в сердце Ави.