Идо Нетаньяху - Последний бой Йони

«Вот это место», — сказал я Биби, показывая предполагаемую точку, где был ранен Йони. Биби не ответил, только опустил взгляд, словно хотел запечатлеть в памяти рисунок асфальта. Я попросил его остаться там, на месте, где был ранен Йони, а сам постоял в большом зале, возле второго выхода.

Да, очередь отсюда могла легко попасть в него.

Но, поднявшись на контрольную башню и отметив, что у стрелка, стоявшего там, был полный контроль над площадкой, мы сказали друг другу: «А может, и в самом деле в него попало отсюда?» Хотя нет, такое невозможно, ведь сразившая Йони пуля была направлена спереди.

«Как это может быть, что вы не верите в Иисуса, в его вознесение на небо?» — спросил вдруг меня помощник президента. Я поставил чашку с чаем на поднос. Красное заходящее солнце придавало окружающей нас красоте особый оттенок. Беседа перешла на Израиль и тамошние археологические находки, но мои мысли только частично были заняты ею. «Вы, которые живете на земле, где Иисус ходил, дышал и умер, — именно вы в него не верите?»

Как ему объяснить, что такое еврейский народ? — спрашиваю я себя. Нет никакой возможности. Здесь, в Африке, как в любом другом месте в мире, мы — загадка, всем чужие; то, что и здесь я слышу личные имена, взятые из языка нашего прошлого, не меняет дела. Сионизм — непостижимое еврейское явление, с которым имя «Уганда» связано почти с самого начала, чисто случайно нашел свое концентрированное выражение в акции, состоявшейся именно в этой стране.

Операция «Йонатан» получила здесь широчайшую известность, превратилась в своего рода аттракцион. По пути в аэропорт сопровождавшие нас пытались рассказать нам об Энтеббе, о ходе операции, словно мы были обычными туристами. В их «мерседесе», по дороге к старому терминалу, мне пришлось подсказать сопровождавшим, как проехать с площадки нового терминала на взлетно-посадочные полосы: как-никак я специалист по снимкам.

«Вы знаете эту историю?» — с симпатией спросил нас минуты через две один из сопровождавших, сидевший впереди в «мерседесе». В этот момент машина свернула влево с диагональной полосы. «Мы поедем отсюда, — добавил он, везя нас на восток, прямо к старой контрольной башне, — но израильтяне появились оттуда, с юга». Бесполезно было объяснять ему, что они ехали тем же путем, каким едет он. Вот так всегда — верят тому, что рассказано сначала, независимо от реальных фактов.

Вместе с нами на вокзал прибыл угандийский летчик, бывший во время операции в армии Иди Амина. «Что означает, когда часовой подымает ружье и целится в тебя?» — спросили мы его и стоявшего рядом помощника президента.

— Стой, стрелять буду, — ответили оба в один голос.

«Вы знаете, русские были очень недовольны нами после вашего нападения», — рассказал по этому случаю летчик, — их посол нас сердито спросил: «Зачем было держать заложников на аэродроме? Их надо было отправить в Кампалу!»

Мы летим назад в Кению в единственном пассажирском самолете Уганды. Как по дороге туда, так и обратно каждый погружен в себя. Я думаю о красивой стране, которую только что покинул, в какой она разрухе — и по причине заброшенности, разумеется, но в основном из-за злых дел. Зло человеческое в самом деле непрестанно подымает голову, и наш народ, как никто другой, чувствует это на себе. Противодействовать злу так важно, так нужно! И акция спасения в Энтеббе — это акция гуманизма и справедливости, направленная против враждебного, тупого, губительного мира. «В каком безумном мире мы живем?!» — взывал Йони на бумаге, когда писал о Биафре, о проявленных тогда миром бездействии и безразличии. Но здесь, в Энтеббе, было совершено активное действие, и Йони, как всегда, а, может, на этот раз и больше, чем всегда, отстаивал цель своей жизни, не ограничиваясь узкопрофессиональной сферой. Я думаю о том, почему в последний период своей жизни Йони так часто предавался грусти. Несомненно, грусть эта была связана с происходившим в Части и с тем, что он видел вокруг себя за пределами Части. Вероятно, такова судьба всякого подобного ему человека, ибо столкновение исключительной личности с окружающей средой, с тем, что противостоит, противоречит ей в человеческом обществе, неизбежно.

Мои мысли несутся к последней минуте его жизни. Понимал ли он, что операция вот-вот завершится полным успехом, что евреи-заложники будут спасены? Успел ли убедиться в своей правоте, ведь он сказал о своих бойцах: в момент боя они поймут, что происходит, и поведут себя как следует — так оно и случилось. А может, увидел, что дело осложняется, и подумал, что возможен провал? Потому что, конечно же, успел увидеть за секунду до ранения, что звено, которому положено ворваться внутрь через первую дверь большого зала, не делает этого, а пробегает мимо; и тут, возможно, повернулся на миг — реакция на этот сбой — и за эту секунду получил пулю террориста? Но конечно, заметил он и то, что Амир и Амнон бегут прямо ко второму входу в зал. Понял ли, что через две-три секунды они будут внутри?

На эти мучительные вопросы у меня никогда не будет ответа. Если бы его ранило хотя бы спустя десять секунд, когда уже уничтожили всех террористов в зале, где были заложники, когда дело всей его молодой жизни достигло высшего воплощения! Но случилось иначе.

Единственное, что утешает, когда думаешь о мгновении его смерти, это факт, что угнетенное состояние, мучившее Йони последние месяцы жизни, будто смыло мощной волной при подготовке к операции, возглавляя которую Йони получил возможность во всей полноте проявить свое величие лидера и бойца.

«Я видел, как Йони поднимает эту операцию обеими руками, — сказал мне кто-то из Части. — И видеть потом, после его смерти, как…», — его голос задрожал, и он не кончил фразы.

Я грустно улыбаюсь, когда кто-то говорит: в Энтеббе Йони достиг своего предела. Кто больше меня знает, чего бы еще он смог достичь и совершить? Подвиг в Энтеббе — это лишь один пример того, на что способен был Йони, а вовсе не его предел.

И если есть еще одно утешение в его смерти — оно в сфере идеи, которая тоже является неким компонентом в смягчении боли. Ты спрашиваешь себя: что запомнится из всего этого? И не можешь ответить, но тут вспоминаешь слова чернокожего американского вождя Баярда Рестина при посещении Израиля. «Я убежден, — сказал Рестин, — что и через много лет, возможно даже лет через тысячу, когда людям случится быть в растерянности, в испуге, потерять человеческий образ, почувствовав, что не осталось ничего, кроме смерти и разрушения, — один из них вспомнит рассказ о подвиге Йонатана в Энтеббе. И этот рассказ ободрит тех отчаявшихся людей, и в ту минуту начнется их освобождение».

Немногие народы способны вырастить таких людей, как Йони, размышляю я сейчас, когда Уганда уже позади и самолет готовится к посадке в Найроби. Такого, как Иди Амин, — да, каждый народ производит их в изобилии. Но подобных Йони — нет. Лишь немногие народы и лишь некоторые из народа. И среди всех народов мира нет такого народа, по крайней мере в нашем поколении, кто бы совершил то, что мы совершили в Энтеббе. Я говорю: «мы», потому что это операция всего народа — правительства, которое вышло из народа и им выбрано и осмелилось принять решение; Армии обороны Израиля — подлинно народной армии, которая собрала в единый кулак свои лучшие силы для нанесения удара; это операция иерусалимского парня Амира и ему подобных; для спасения попавших в западню невинных людей он без колебаний бросился на стрелявшего немца и убил его.