Анвер Тажуризин - Волгари в боях за Сталинград

С других постов приходили вести одна тревожнее другой. В нескольких километрах от Солодников фашистские самолеты подожгли наливную баржу. В другом месте на мину наскочил пассажирский пароход, в третьем — затонула сухогрузная баржа. Пылали пожары на многих пристанях.

Раньше, когда война шла еще далеко от Волги, где-то в белорусских лесах и на просторах Украины, Блинков мало задумывался над тяжелым горем людей, метавшихся в пылающих городах и селах. Только теперь, в эти осенние ночи, озаряемые зловещими вспышками взрывов и пожаров, Андрей Николаевич явственно чувствовал ужасы войны. В минуты раздумья, когда выпадали короткие передышки в ожидании подхода судов, в голове бакенщика не раз возникало решение сообщить старшине: «Нет, больше не могу пересилить душевную боль. Назначайте сюда кого хотите, ему преданно будут помогать жена с сыном, а я возьму в руки винтовку и пойду бить проклятых фашистов».

Но Андрей Николаевич каждый раз отвергал эту мысль. Да если в самом деле он покинет пост, что получится тогда с продвижением судов? Ведь положение на фронте лично он не изменит, а без него вряд ли кто сумеет провести ночью по такому, как выражались иные капитаны, чертовому ущелью хотя бы один пароход. А ведь по Волге идет снабжение наших частей…

Обстановка на реке, в районе Сталинграда, продолжала ухудшаться. Участились налеты вражеской авиации, а суда шли густо. Надо было без задержки провести через перекат каждый караван, каждый пароход, оберегать береговые сигнальные огни от фашистских летчиков. Спать Андрею Николаевичу и его помощникам приходилось урывками, да и то только днем. Силы их слабели. Порой, после ночной работы, едва он добирался до землянки, сразу же валился с ног. Выбивались из сил и Прасковья Максимовна, Виктор.

В конце сентября наступило резкое похолодание. Простудилась и слегла в постель Прасковья Максимовна. Тревога охватила Андрея Николаевича. Поглядывая на похудевшее, почерневшее лицо сына, думал он, что пройдет еще день-два и Виктор свалится, как мать. Что он один будет тогда делать? А на помощь со стороны теперь уже нечего было рассчитывать. И то, чего так боялся Блинков, вскоре случилось. Отплывая для встречи большого каравана, Андрей Николаевич предупредил Виктора:

— Крепись, сынок, гляди, не засни. Как только гул будет приближаться, сразу же того… гаси.

Ночь выпала благоприятной для бакенщиков. Низко над Волгой висели облака, время от времени накрапывал мелкий дождь. Проводив отца, Виктор забрался в шалаш, сделанный поблизости от створов, прилег на сено. Он чувствовал себя хуже обычного, хотя ему удалось перед вечером часа три поспать. Виктор как мог крепился. Раза три он подходил к створам, но не гасил огни. Самолеты проходили на большой высоте и не решались пробиваться сквозь облака. Как только перестал дождь, Виктор присел на пенек около обрыва. Внизу перед ним тихо, тоскливо плескалась вода. Где-то перед поворотом реки, скрываемый густой темнотой, шлепал колесами пароход.

В середине ночи облака мало-помалу стали рассеиваться. Сквозь просветы показались далекие звезды. Блинков-старший стоял в рубке буксировщика, который с учаленной сбоку баржей медленно пробирался по узкому фарватеру вдоль высокого обрыва. Каких-нибудь двести метров оставалось до поворота, когда в воздухе появился вражеский самолет. Но в чем дело? Почему не гаснут на берегу огоньки?

— Ах, дьявол тебя забери, что же ты медлишь! — злобно выругался Андрей Николаевич. — Вот негодный парнишка!

Но огоньки продолжали светиться. «Не случилось ли что с Виктором?» — с тревогой подумал Блинков.

Время дорого. Надо что-то предпринять.

— Сбавляй ход, держись на одном месте! — крикнул Андрей Николаевич капитану и скрылся за дверью. Он вскочил и лодку и изо всех сил стал грести к берегу. Очутившись на высоком обрыве, Блинков направился к огонькам. Ноги плохо повиновались, сердце задыхалось от усталости и злости. Перебегая кустарник, он споткнулся о корягу и со всего размаха упал. При ударе он сильно зашиб ногу. Но вгорячах не почувствовал боли, сразу же вскочил на ноги и снова побежал. В это время впереди него, совсем близко, прорезая темноту, откуда-то сверху к земле потянулись огненные струйки. Что-то затрещало, затарахтело. Но Андрею Николаевичу не было до этого никакого дела. Он бежал напрямик, подминая под себя мокрые ветки кустарника.

Опомнился Блинков тогда, когда был потушен последний огонек. Тут он вспомнил о Викторе, о том, что самолет стрелял из пулеметов по посту.

— Витя, сынок! — с трудом переводя дух, крикнул Андрей Николаевич.

Ответа не последовало.

— Витя! — повторил он. Но его голос затерялся в приближающемся гуле моторов. Исчезновение огней, вероятно, озадачило фашистских летчиков. Но при повторном заходе они сбились с ориентира, направили самолет несколько выше поста. От самолета отделилась ракета, затем вторая. Ярким светом озарились пустынная вода, прибрежный лесок с отмелью. Андрей Николаевич испуганно взглянул туда, где стоял пароход с баржей. Но тут же успокоился: замаскированные со всех сторон ветками, их трудно было обнаружить с высоты.

Гул самолета стал удаляться. При свете ракет Андрей Николаевич увидел около старого пня, на котором любил прежде сидеть и наблюдать за проходящими мимо пароходами, что-то темное. Он побежал туда. На сырой траве лицом вниз лежал Виктор. Опустившись на колени, Блинков принялся тормошить, казалось, безжизненное тело сына. Вдруг Виктор застонал, приподнял голову. Руки и лицо его пылали огнем. Словно очнувшись от тяжелого удара, он вскрикнул и попросил пить. Тут Андрей Николаевич понял, что сын тяжело заболел. Он помог Виктору встать на ноги и повел его в землянку. В следующую ночь дежурство у береговых знаков несла Прасковья Максимовна, хотя она еще не оправилась после болезни.

Так, преодолевая невзгоды, болезни, не страшась опасностей, до последних дней навигации грозного сорок второго года несли вахту на своем посту Блинковы. Сотни больших и малых судов с грузом для защитников Сталинграда провели они темными ночами через Поповицкий перекат.

Как ни старались воздушные пираты Гитлера парализовать движение судов на этом участке Волги, ничего у них не вышло. Блинковы уберегли фарватер переката. Ни одна мина не была сброшена на нем, ни одно судно не было повреждено.

Встретились мы с Андреем Николаевичем Блинковым летом 1958 года. Сидели над обрывом, около того старого пня, где лежал без сознания его сын в ту сентябрьскую ночь, и смотрели на притихшую вечернюю Волгу. Вода с легким шумом накатывалась на берег и, ударяясь о его выступы, продолжала свой спокойный бег. Андрей Николаевич только что возвратился с фарватера и, пользуясь свободной минутой, рассказывал о давно минувших событиях. Выглядел он моложе своих шестидесяти лет. И только поседевшие виски, загрубевшая кожа лица, изъеденные мозолями пальцы рук свидетельствовали о пережитых трудных днях.