Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

А всё вышеизложенное должно найти в тебе правильный отклик. Я уверена, что любовь к тебе (трудная, больная) несомненно, есть и, залечив все раны, если они были нанесены вами друг другу, вы должны сберечь её. Когда он последний раз звонил мне, я сказала ему: дай вам Бог счастья. Главное, чтобы она в тебя верила, а ты был здоров. Я и сейчас могу это повторить.»

23 дек. 1979

«Машка, я не знаю, верно ли то, что я собрался писать, но вот пишу. Всё думаю о тебе, думаю и жаль. Но позвонить пока не удалось, а хочу скорее узнать, что с твоим здоровьем. Уехал, и так ничего и не знаю, а ты, может быть, мучаешься и унижаешься в этой гадости. Со мной творятся перемены, и главная, знаешь, в том, что где-то на свете завелась СОВЕСТЬ. Я её теперь настоящую знаю, раньше я думал, что она – самолюбие. Сейчас она ко мне пришла, и началась расплата за все тиранства, которые я допускал, и, конечно, самые страшные – с тобой. началось всё просто. Я лежал на своих нарах, и вдруг до вздрога ясно услышал, как ты говоришь, не зная, плакать или смеяться. А потом вспомнил предисторию, глупость, казалось бы, – ты начала о том. как хорошо и чудесно, что мы вместе и на воздухе (М. б. даже в Павловске, где я был особенно мучителен), а я проскрипел в ответ, что не надо оценивать то, что ещё не кончилось, а ты споткнулась, что-то вроде: «Ну вот…» Это мелочь. Бывало и страшнее и невыносимее для тебя, и я был гадок, как умирающий подагрик. И вот мне страшно за это. А ты ещё ждёшь меня и себя гробишь. Мне страшно за тебя и стыдно за всё, что сотворил. Как выскочить из этого – не знаю. Не то, чтобы психую, а просто крепко стыдно. Теперь вообще прекратил дёргаться по-бабьи пот. что ещё и за то стало стыдно, что я посмел тебе пожаловаться на свою армию. Уж совсем никуда не годится. Это, правда, понять можно (в отличие от всего остального), тут просто для самолюбивого губастого мальчика был слишком резкий переход и окончание вседозволенности. И всё равно противно, как слюни. Извини. Что ж, Машка, не знаю, что будет дальше, но пока я ощущаю себя очень низким по отношению к тебе и недостойным даже того, чтобы ты из-за меня себя мучила. Скоро вот приеду, и опять начнётся дерготня из-за моих родителей. Веришь – я очень тебя люблю, и скучаю, и не как к бабе езжу – ещё чего! – в тебе слишком много интересного и для меня гипнотического и любимого, но я их тоже люблю. Вот уж мука – это примирить. Что же мне делать, Машенька, так нелепо выходит. Это единственный случай, где я не могу проявить свою волю, я их очень люблю, чтобы наперекор идти. Прости за это и попробуй понять, и давай не будем возвращаться больше к этой ерунде.

Если ты будешь ждать меня, я буду очень счастлив, а если устанешь второй год моё свинство терпеть, я не обижусь, а начну ждать тебя, а потом искать. Потому что ты мне нужна до зарезу. Я, как все самолюбивые люди, заполучив то, что мне было нужно, делаю вид, что, в общем, обошёлся бы. И я это знаю. Главное, чтобы ты была здорова, тьфу, тьфу, тьфу.

У меня воскресенье, и чуть обидно, что я здесь, пот. что прозевал свою увольнительную по большой глупости. Но не беда, переживём, да? Совсем не хочу в театр, он на расстоянии сделался приторно – фальшивым, чужим. Есть люди, с которыми хотел бы работать, но всё это вместе – страшненько. Не знаю, чем кончится всё, м. б. просто пижоню, закрываю страх перед сценой, где придётся не «помощник коммунистической партии, соююз молодых, комсомол» читать, а несколько другое. Но увидим. А, в принципе, на расстоянии, усилия смешны, и песни о «8-ом чуде» безосновательны. Бог с ним. Мастеру надо писать, он всё мурлыкал: – пиши об искусстве, о театре, etc, но не могу. Придётся, наверно, распогодиться на Новый Год, обижать не хочется. Правда. трудно перед ним откровенничать, а иначе смысла нет.

У меня появляется возможность книжки читать, И, кажется, серьёзные. Это радостно. Что ещё радостного? Да ничего, просто здесь спокойно, вот и радость. Что то делаю, читаю воззвания, пою песни, писать не могу, один не остаюсь ни на секунду. Вот мои занятия. Да, впрочем, я рассказывал тебе всё, и расскажу, письмо я затеял не для этого, а чтобы грех свой немного замолить. Вернее, просто выговориться с тобой надо. Попробуй понять меня, прежнего, и теперешнего пойми. Машка, Машка, ты одна у меня. Что за ерунда творится и множится? Теперь вдруг стукнуло. Как мы увидимся, и опять в твоём доме, где будет папа, а я опять по-разбойничьи, не прямо… Мне стыдно, что всегда так. Я, извини, жениться должен был. Всё как маленький, и тебя гроблю, спрашивается, за что. Всё, мало письма, мы поговорим с тобой обо всём, я попробую тебя успокоить хоть как-то. Не серчай, если написал некстати. Я скоро появлюсь, м. быть, раньше, чем успею найти конверт, что здесь невозможно. Так что до встречи, умница. Я крепко обнимаю тебя и целую, сколько выдержишь.»

– Как расстаться с Единственным? Сразу после Нового Года, отыграв «Конька Горбунка», Маруся рванула в Каменку, где теперь поселились солдатики.

8 янв.

«Что ты делаешь?

Мы с тобой виделись ещё сегодня – сентиментально-разнеженно думаю я и делаюсь слабым. Доехал я хорошо, чтоб тебе не волноваться, и благополучно лёг в постель. Да, впрочем, и в родную часть я вошёл без приключений. Разве что запах сатанинский, который от нас исходил, он, должно быть, мешал бойцам воспринимать политзанятия. А мы сидели королями, и, пустым, надменным глазом, не смаргивая, чтобы не уснуть, изучали мир. Мне он казался совсем неплохим сегодня. Ты, дуринка, доиграла «Цирк», теперь любезничаешь с Володиным, или же, клюкаешь с Уржумовой, или (о, страшное сомненье!), с Филиновым говоришь, что хорошо бы порепетировать. А я доел обед, и со своими охламонами говорю о том, что хорошо бы поработать. Обленюсь я здесь вконец, это уж точно. Вот такая фигня творится на свете. К чертям свинячьим всякую свинскую чертовщину. Грустная гнусность. Чёрт-те что. Но ты будь спокойна.

Вот такое я написал тебе письмо сегодня. Что ж, прочти его и ложись спать, а если ты едешь в театр, то поезжай и не протягивай руки упавшему на лёд Корогодскому. Будь здоровой. Не грусти от неудач, и, главное – не радуйся особенно удачам. Всего, всего, всего, крепко целую, дорогая моя Машенька.

Артист в отставке, Лёшка твой»

22 янв.

«Ты убийца моя. Весь вечер, как идиот, искал тебя по телефонам, и – фиг! Ну тебя, честное слово, это просто чёрт возьми! Хотя понимаю, баскетболисты голову вскружили (это я шучу так нескладно). *

А прошёл день, и тоска выросла, как духота перед дождём. А перед дождём пахнет прибитой пылью, если помнишь. Не грусти, не скучай, будь здорова т прощай. Я уже, в общем, спешу, но, тем не менее, попробую, что успею. Чего уж там, сама понимаешь, нового ничего не случилось, читать нечего и утешать некого. А приходится, наоборот, кричать и материться, что противно. Машка, дурында, чего там у тебя? (дурные вопросы – будто ты успеешь сообщить, и тем более, будешь ли ты вообще что-то писать мне, садистка проклятая, сидит и копит Лёшенькины письма – вон какая пачечка, – нет, чтобы приветить хоть полсловом, чтоб тебе пусто было, и чтобы я тебе также письма писал, как твоё здоровье? Ладно, безнадежные вопросы. Что ж, м. быть, увидимся и м. быть – скоро, но я себя не тешу никакими надеждами, как всякий хитрожопый мальчик, кот. хочет побольше приятных сюрпризов. Я вот скучаю как-то и желаю тебе там без меня всего-всего. Не сердись, если вздумаешь, на короткость письма. Крепко-крепко тебя целую, и всю ночь не хочу спать. А тебе завтра не на работу. Будь здоровой. Обнимаю.