Марина Старых - Мемуары на руинах [Жизнь актрисы в письмах и дневниках]

Репетировали «На два Голоса» – шесть новелл о любви. «Всё наши комплексы» Володина дались легко. Авторская интонация оказалась очень близка исполнительнице. С Кургатниковым возникли проблемы. Незатейливая история о супругах, между которыми «Некоммуникабельность» не давалась никак, хотя партнёром был обласканный Мастером, будущая звезда, неравнозначная замена Беловольскому – Саша Б.

Пока Маруся не поняла, что этот текст надо просто произнести, не вкладывая дополнительного смысла, ничего не получалось. А потом всех всё устроило. Конечно, не виноват автор, очевидна закономерность: всем своим удачам Маруся была обязана не сознательному творчеству, а отчаянному преодолению собственных, (или наработанных за четыре года ученичества?) представлений о том, «как надо».

Почему-то с Володинскими текстами этого не происходило. Происходило другое: Александр Моисеевич, влезал в репетиции, и когда фантастической своей «чуйкой» слышал фальшь, кричал: – Это неправильно! Я всё перепишу! И переписывал и портил шедевры! Тексты его всегда были на слуху, потому что «Володинские» вечера постоянно проводились на малой сцене, и кто только не переиграл «Перегородку», «Идеалистку», «В сторону солнца»! И Таня Шестакова, и Ира Черезова, и Тома Лебедева…

ДНЕВНИК

Вечер Володинских миниатюр. Взялась за «Офелию», долго работала над тем, как сыграть сумасшествие, поскольку Офелия – сумасшедшая. Показала Мастеру: – очень плохо. Времени не было, сказал только: ничего не играй. На следующий день – полный зал гостей, среди них – сам Александр Моисеевич. Я чувствую себя совершенно не готовой, но отступать некуда, выхожу на заведомый провал. Ничего не играю. Трагический монолог – и вдруг в зале раздаётся смех! О! Этот вечный кошмар, снящийся артистам: ты на сцене, а публика встаёт и постепенно покидает зал! А ты не имеешь права остановиться, как посреди Днепра, но и на прежний берег не можешь вернуться. Надо плыть до конца, чего бы это ни стоило! Какой ужас у тебя в этот момент внутри, как хочется малодушно поклониться и бежать прочь! Не поняв реакции зала, я немного усилила напор своей правоты. Заканчиваю, аплодисменты, вскакивает с места автор: – Я думал, я написал плохой, сентиментальный монолог, а, оказывается, я написал хороший монолог! С тех пор у нас были очень тёплые отношения с Александром Моисеевичем.

Москва, новые отношения с интересными людьми, постепенно растущее чувство независимости, освобождения от набивших оскомину «моралите»…Однажды не приехала на репетицию, предпочтя важную встречу в столице. (Не скрою, появилась мысль – зацепиться, изменить всё кардинально – но … конечно, я не умела строить свою жизнь и продолжала плыть по течению). В то же время мне, наконец, доверили роль Софьи. Боже! Как я любила эту роль! Всего несколько по-настоящему счастливых спектаклей! «А что же касается до честного имени женщины, стоит ли обращать на это внимание человеку, устраивающему свою карьеру!» – и подпрыгиваю, взлетаю, подхваченная сильными мужскими руками, лечу триумфально над сценой! Как всегда – обсуждение: – «Наконец – то! Никогда у Старых не было такого голоса.» А я мотаюсь из столицы в Питер, а мои невольные опоздания тщательно подшиваются в отдельную папочку. Наконец – откровенная подстава: заменяют спектакль, мне не сообщают вечером накануне, звонят утром. Такси, вымоленный билет на самолёт, Пулково, час до начала, сдуру не звоню по прилёте – несусь на такси прямо в театр, опаздываю к явке – в пьесе Фехер про «голубых» будет играть другая артистка, а мне – строгий выговор. Нет, правда – весной, когда заболела Тоня Шуранова, и я за день ввелась на роль Женщины в «Кошке», только чтобы не отменяли спектакль, я заслуживала Благодарности, которая по тем временам отменяла выговор, но благодарить меня никто не стал, хотя роль была сложная ещё и потому, что была загружена всяким скарбом – плошками-поварёшками, которые нельзя было перепутать, и стоила нервов.

Весной 82-го начались репетиции пьесы Слепаковой «Бонжур, месье Перро!» Репетировал тот самый любимый Марусей молодой режиссёр, артисты с текстами в руках вяло передвигались по сцене. Марусе досталась роль феи (Ну, какой-то опять голубой, что ли…)

Утром из Москвы приехал друг Житько с сообщением о том, что от рака мозга умерла его трёхлетняя дочь. О чём разговор? Тут же была распита бутылка водки. После чего Маруся появилась на репетиции, на которую, как и следовало предположить, пришёл Хозяин. И, конечно же, тут же захотел увидеть сцену ссоры двух фей. Марусе терять было нечего, она предложила фехтование зонтиками. Как это? Маруся показала, мастер увлёкся, достроил сцену до конца, ушёл, улыбаясь. Молодой режиссёр сказал: – Спасибо, Маруся, что не рухнули! ?????

Кстати. Премьера состоялась где-то в июне, и это было последнее появление (А Нет! вру! Было ещё одно спустя много лет!), на этой сцене. Сэкономив на костюме, Марусе выдали платье Гертруды – Шурановой. Только не учли того, что оно совершенно просвечивало на свету. Первые аплодисменты раздались через пятнадцать минут после начала спектакля после сцены фехтования двух фей. Говорят, (кто может это знать?) городской худсовет долго хвалил Марусю.

Явно, судьба уже вела её, двигала рычагами, заставляя бывших друзей поступать против совести, подготавливая разрыв, на который она сама никогда бы не решилась. («Трезвый я бы тебе этого не сказал, Клаеров!» – «Тени»)

Труппа устала. Те, кто не сбежал, обзавелись какими-никакими семьями, родились чудные дети, лозунги и призывы к самопожертвованию набили оскомину. Пытаясь вернуть время своей безоговорочной власти вспять, мастер умудрился оскорбить всю труппу. Хочинский с Овадисом сочиняли открытое письмо протеста, собирали подписи. Сбор труппы. У Мастера заметно дрожат руки. Но позиций сдавать явно не собирается. Артисты берут слово один за другим. (Те, которые убеждены, что являются подлинными единомышленниками), пытаются объяснить, построить взаимоотношения на несколько иных принципах, ВЗАИМО уважения…

Кто знает, чем бы это закончилось, если бы Марусе, как всегда не было больше всех надо. И что, собственно? Она уже играла то, что хотела, и получала истинное наслаждение на сцене. С ней уже почти считались. Правда, досье было собрано, и требовался крохотный повод. Маруся его дала. Не крохотный. На волне всеобщего ропота на том собрании она встала и рубанула: – «Вы хотите, чтобы мы были граждански-ответственны. Но как может быть гражданин унижен? Я посмотрела бы, как наехали бы на Высоцкого! Ваше отношение к нам – это фашизм!»

Ну, занесло, так занесло, этого слова произносить не надо было, но всем сразу стало понятно, кто враг, кто «Пятая колонна», и тут же был собран Местный Комитет.