Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Ответом было молчание. Два генерала и вернувшийся маршал Жуков продолжали следить за каждым движением арестованного, готовые пресечь любую его попытку позвать на помощь личную охрану, водителя персональной машины или в порыве отчаяния подбежать к окну и выброситься в парк с серебристыми елями.

Берия не терял самообладания, терпеливо ждал, как дальше развернутся события.

«Предали те, кто навязывались в друзья, превозносили меня до небес, называли после Иосифа великим. Ко всему, без сомнения, приложили руки мой выдвиженец, оказавшийся подонком, Рюмин и бывший министр Игнатьев — жаль, не успел своевременно раскусить, изолировать того и другого, а с ними Хрущева с Маленковым. Как мог проглядеть подлых заговорщиков, ведь обладаю прекрасно развитой интуицией, чутьем, по одному запаху определяю врагов?..»

— Снимите ремень.

«Опасаются, как бы не повесился, ― скривил губы Берия. ― Не дождутся. Чудовищно, непостижимо, что во главе предавших Булганин, который с моей помощью стал министром обороны. Поведение Хрущева можно было предвидеть, показал себя во всей красе, облил нечистотами. Остальные трусливо, не глядя на меня, молча проголосовали за арест…»

Одновременно с Берией размышлял и Булганин: как сохранить в полной тайне арест, место заключения обладавшего почти безграничной властью, непререкаемым авторитетом? Отправить в обычную тюрьму, входящую в систему МВД, «лубянского маршала» ни в коем случае нельзя — милиция, чекисты, военнослужащие дивизии имени Дзержинского не позволят посадить за решетку своего начальника. Наконец остановил выбор на Московской гарнизонной гауптвахте, где в середине войны десять суток по приказу Сталина провел его Василий за любовную связь с женой кинорежиссера Романа Кармена, беспробудное пьянство. Отдал указание немедленно заменить на гауптвахте весь караул, поставить во дворе бронетранспортер, обустроить камеру так, чтобы узник не причинил себе увечий, оплести проволокой отопительную систему. Вспомнил о сыне, беременной невестке, двух внучках задержанного и приказал отвезти их на спецдачу МГБ в Барвихе. Не дожидаясь санкции прокурора, лишили свободы начальника секретариата МГБ Людвигова, начальника охраны министра Саркисова, ряд других сотрудников министерства, Совета Министров, кто был близок с Берией.

Пока Булганин ломал голову над нелегкими вопросами, отдавал устные и по телефонам приказы, указания, Берия продолжал сидеть не шелохнувшись, опустив голову на грудь. Со стороны можно было подумать, что дремлет, на самом деле с поспешностью искал выход из создавшегося положения.

«Меня спасут. Первое, что предприму, — сотру в порошок посмевших замахнуться, обвинить в несуразной чуши. Предателей спасет лишь одно ― если одумаются, попросят прощения, извинятся за содеянное. Вчера лили на мою голову елей, называли реформатором, гениальным политиком, смело исправляющим ошибки покойного вождя, во всем угождали, а сегодня достали из-за пазухи заранее припасенный камень, кинули в меня! Испугало, что стал единственным реальным претендентом на пост главы государства. Как мог проглядеть зреющий за спиной заговор, не пресек его на корню?».

Время, казалось, остановилось. Лишившись и часов, не знал, сколько времени прошло после ареста, как давно сидит под присмотром генералов.

Наконец комендант Кремля Спиридонов с двумя офицерами вывели за руки во внутренний двор. Втолкнули в автомобиль ЗИС-110. Положили на заднее сиденье, чем-то накрыли голову, чтобы у ворот часовые не увидели, кого увозят. Трясся, зажатый с обеих сторон, и гадал: какая ждет тюрьма — Сокольническая, она же «Матросская тишина», Сухановская, Лефортовская или Бутырки?

«Там в тюрьмах меня знают охранники, стоит увидеть в незавидной роли арестованного и не позволят посадить в камеру… Исключается внутренняя тюрьма на Лубянке, где не первый месяц сидит Абакумов — его дело застопорилось, Иосиф потерял интерес к свергнутому им министру госбезопасности…»

Привезли в не подведомственные внутренним войскам МГБ Алешинские казармы. Из машины не вывели, а выволокли. В гарнизонной гауптвахте спустили в подвал. Заполнили анкету, сфотографировали, взяли отпечатки пальцев. Отобрали шнурки от ботинок. Отвели в душевую. Наличие лысины исключило стрижку под ноль.

Ввели в десятиметровую комнатушку с пристегнутым к стене «вертолетом» ― широкой доской с тонким матрацем, подушкой, у двери с текстом Устава Вооруженных сил Советской Армии.

Берия осмотрелся.

«Тут порядки должны быть иными, нежели в обычных тюрьмах ― питание лучше, дают ежедневные прогулки, позволяют за собственные деньги пользоваться буфетом».

К наступлению отбоя охранник опустил «вертолет», принес пахнущее после дезинфекции карболкой одеяло, миску вареной картошки, посыпанной репчатым луком, приправленной подсолнечным маслом, ломоть серого хлеба. Лаврентий Павлович ни к чему не притронулся, продолжал надеяться, что совершившие страшную ошибку одумаются, примчатся, упадут в ноги, станут молить пощадить, не гневаться, простить. Очень хотелось забарабанить кулаками в дверь, потребовать немедленной встречи с прокурором, позвонить сыну.

Прижался мокрым от выступившего пота лбом к серой, навевающей тоску стене, прокрутил в памяти минувший день 26 июня, произошедшее в кабинете, который до марта занимал Сталин, а теперь заселился толстопузый, с обвислыми щеками, глазами-кнопками Маленков…

«Наложил от страха в штаны, для него с Хрущевым, Булганиным, Микояном я стал крайне опасен. Напрасно преждевременно раскрыл карты, выдал намерение провести повсеместно демократические реформы, первым делом возвратить из лагерей репрессированных, помириться с Тито, позволить немцам объединить два их государства».

Возле пребывающего при последнем издыхании Сталина с трудом сдерживал переполняющую радость от наступления давно желаемого ― стать в стране первым лицом.

Вернувшись в столицу, первым делом поздравил Молотова с 63-ле-тием, обрадовал известием об освобождении из тюрьмы супруги Полины Жемчужиной, по приказу Сталина лишенной свободы за чрезмерную любовь к новому государству евреев, дружбу с его премьером Голдой Мейер: несвойственную доброту, сердечное участие проявил, чтобы сделать Молотова ручным.

Сразу после похорон развил бурную деятельность, добился принятия ряда важнейших, истинно революционных постановлений ― закрыл фальсифицированное дело врачей, выпустил на свободу два с половиной миллиона лагерников и миллион находившихся под следствием, запретил применять на допросах физическое воздействие, строго наказал бывшего министра Игнатьева, ограничил права Особого совещания, передал ГУЛАГ в ведение юстиции, отобрал у МГБ руководство строительством каналов, дорог на Дальнем Востоке. В народе это приняли на ура, чего нельзя было сказать о членах Политбюро, ЦК, которые были противниками борьбы с культом личности, опасаясь, что всплывет их потворство сталинским преступлениям, участие в них.