Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Меркулов постарался вычеркнуть из памяти расстрел в Катынском лесу 14 тыс. польских офицеров, чиновников. Стоило немцам занять Смоленщину и обнаружить массовое захоронение, эксгумировать трупы, как растрезвонили на весь мир о чудовищном злодеянии большевиков, советская сторона поспешила назвать это гнусной провокацией, дескать, поляков убили сами немцы, желающие свалить содеянное на противника. Чтобы не разжигать дурно пахнущее дело, Меркулов — тогда 1-й заместитель наркома, приказал упрятать подальше документы о Катыни с пометкой «Вскрытию не подлежит».

Всеволод Николаевич пытался забыть и другие «проколы», вроде провала работавшего на НКВД не за деньги, а по велению сердца сотрудника гестапо Вилли Лемана. Когда в 1942-м ценнейший сотрудник остался без связи, к нему направили агента, но тот был схвачен, на допросе выдал явку, пароль и, главное, самого разведчика: Меркулов долго не мог себе простить, что своевременно не раскусил связника, оказавшегося слабовольным, трусливым. Более крупное поражение произошло в 1945 г. — шифровальщик советского посольства в Канаде передал американцам материалы по проникновению чекистов в атомную лабораторию Лос-Анджелеса, это привело к аресту глубоко законспирированного физика Клауса Фукса, приговоренного к 14 годам заключения и спустя несколько лет обмененного на разоблаченного в Союзе американского шпиона.

Меркулов потряс головой, желая прогнать все неприятное. Успокоил себя, что арест Берии ни в коем случае его не коснется, и поспешил на службу в Министерство государственного контроля.

Спустя пару дней окольными путями дошло известие, что в Лефортовскую тюрьму посажены сподвижники по работе в органах Богдан Кобулов, Сергей Гоглидзе, Владимир Деканозов, Павел Мешик, Лев Влодзимирский, которые так же платили Берии собачьей верностью за его покровительство, продвижение по службе.

«А куда запрятали Лаврентия? По всей вероятности, в Суханов-скую, предназначенную для высокопоставленных заключенных. Не исключено, что задушат в камере за то, что знает слишком много о членах правительства, ЦК. Чуть ли не на каждого имеет компромат, мог по тревоге поставить в ружье верные ему внутренние войска, милицию с чекистами, тогда бы пролилось море крови…».

Резко ухудшилось настроение, а с ним и без того плохое здоровье — появились отдышка, головная боль, тяжесть в груди, участилось сердцебиение.

«Надо бы лечь в больницу, но если решено взять и меня, придут и в палату, снимут даже с операционного стола…»

Стало не до выполнения обязанностей министра, отменил назначенные совещания, перестал вызывать на ковер подчиненных с отчетами о проделанной работе.

«Если остаюсь на свободе последние дни, даже часы, надо сделать упреждающий шаг — атака лучше защиты».

Не стал вызывать стенографистку и самостоятельно написал письмо в ЦК, надеясь отвести от себя удар.

…Как-то Берия в Тбилиси вызвал меня и сказал, что враждебно настроенные к нему люди пускают слухи, будто он работал в 1919 г. в Баку в мусаватистской разведке. На самом деле у врагов работал по заданию партии, об этом имеются документы в партийном архиве. Мне необходимо съездить в Баку, привезти документы, иначе враги сами разыщут, тогда он ничем не сможет доказать свою правоту. Я верил Берии, что у него немало врагов, не было сомнений в правоте рассказа. В Баку в партийном архиве нашел папки с документами за 1919 г., в которых упоминался Берия. Это были протоколы Бакинского комитета партии, в них ничего не говорилось о работе Берии в «Гумете» [103] «Гумет» – социал-демократическая группа в Баку. Мусаватисты – националистическая партия. В приговоре Берии говорилось, что подсудимый работал в контрразведке мусаватистского правительства Азербайджана, действовавшей под контролем английской разведки, установил связь с охранкой грузинского меньшевистского правительства. . Берия ознакомился с документами и спрятал в свой сейф. В Москве как-то подняли вопрос о егo службе у мусаватов, товарищ Сталин потребовал объяснений. Я сделал набросок его объяснений. Папки должны храниться в личном архиве Берии или среди бумаг товарища Сталина.

Посчитал, что поступил правильно, упомянув о сейфе Берии, без сомнения он вскрыт, нашли папку, где на обложке написано: «Личный архив тов. Берии № 2 (дело «Баку»). Вскрыть только по личному распоряжению т. Берии».

«Письмо докажет мою готовность ничего не скрывать. Занявшие командные высоты как в партии, так и во власти будут рады моей помощи в изобличении Лаврентия, которого ненавидят звериной ненавистью, в то же время побаиваются, и поэтому поспешили свергнуть».

Второе письмо написал на имя Маленкова и Хрущева, покаялся в близости по службе с врагом, кому был обязан во всем безропотно подчиняться.

Хотя вы сказали, что мне не инкриминируется близость к Берии, счел необходимым рассказать, когда и как возникла эта близость, в чем она заключалась, как развивалась. Мне были известны отрицательные черты характера Берии, но не подозревал его в политической нечестности, не думал, что окажется врагом партии и народа, авантюристом худшего пошиба, буржуазным перерожденцем, агентом международного империализма. Это было убедительно доказано на Пленуме членами Президиума. Хочу проклянуть день и час моего знакомства с Берией, с этим авантюристом, запятнавшим биографии сотен честных людей.

Хочу сказать Президиуму ЦК, что на протяжении всей моей жизни был честен перед партией, Родиной, товарищем Сталиным и теперь так же чист перед нынешним руководством Центрального Комитета.

Письма отдал курьеру для отправки в Кремль. Решил при встрече с адресатами убедить их, что не ведал об антипартийной деятельности Берии, подготовке им государственного переворота, проглядел истинное нутро врага.

«Покаялся достаточно убедительно, не должен отправиться следом за Лаврентием за решетку — повинную голову не кладут на плаху».

Ответа или вызова в ЦК ждал несколько месяцев. Как мог успокаивал себя, что триумвирату сейчас не до переписки или беседы с министром Госконтроля.

«Сейчас в Кремле ломают головы, как поступить с арестованными, с главным соперником на верховную власть, при этом не запачкать рук, чтобы страна не посчитала мстителями».

Убеждал себя, что письма не выбросили в мусорную корзину, прочитают и поймут, что Меркулов полностью открестился от своего бывшего шефа, гневно осудил его.

С ордером пришли 18 сентября двое в гимнастерках со знакомыми эмблемами на рукавах, малиновыми петлицами, серебряными погонами. За спинами чекистов с ноги на ногу переминался взятый понятым дворник.

Меркулов почувствовал облегчение и даже обрадовался концу мучительного ожидания ареста, с плеч точно свалился тяжелый груз. Отдал паспорт, служебное удостоверение, партийный билет, два именных револьвера с запасными обоймами, подаренную Буденным шашку, позволил защелкнуть на запястьях наручники, подумал о жене с сыном: