Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

«Вернутся с дачи и не попадут в опечатанную квартиру. Где найдут над головой крышу? Никто не осмелится дать кров. Удачно, что семья отсутствует, иначе Лида переволновалась бы, могла лишиться чувств, Рэм получил бы душевную травму, став свидетелем увода отца…»

Наблюдал за ходом обыска, как листают книги, снимают с полок буфета посуду, протыкают спицей матрацы, подушки, обивки дивана, кресел, простукивают стены, составляют опись забираемых правительственных наград, наличных денег, сберегательных книжек, писем, прочих документов. Понимал, что обыск предварительный, позже будет более тщательный.

В автомобиле, зажатый с двух сторон лейтенантами, гадал, куда везут — окна «Победы» были плотно зашторены. Когда машина остановилась и его вывели, Всеволод Николаевич узнал двор главного корпуса Бутырской тюрьмы.

В помещении по приему заключенных переоделся в потерявшие цвет солдатскую гимнастерку, галифе, тапочки с ребристой подошвой. Вывели в коридор. Из-за отсутствия ремня, подтяжек придерживал обеими руками сползающие штаны, шагать мешали свисающие до пола штрипки кальсон.

Стоило оказаться в кабинете, как узнал переведенного в столицу из военной прокуратуры Киева полковника юстиции Успенского и нового Генерального прокурора СССР Романа Андреевича Руденко. Собрался поздороваться, но Успенский опередил:

— Фио?

Меркулов скрыл улыбку.

«Глупей вопроса не бывает. Знает меня довольно давно. Наши пути неоднократно пересекались, на поминках по Сталину я хотел закурить, что делаю в минуты крайнего волнения, попросил у него папиросу, он с лакейской услужливостью протянул коробку сигарет, чиркнул зажигалкой. А с Руденко встречался относительно недавно в Совмине, сейчас делает вид, будто незнакомы».

Не дождавшись ответа, Успенский повысил голос:

— Назовите фамилию, имя, отчество!

Меркулов сильнее сжал сцепленные за спиной пальцы рук.

— Вам это прекрасно известно. Не затягивайте формальностей, помните, что сейчас полночь, вас ожидают семьи. — После паузы добавил: — Признателен новому Генпрокурору за оказанное внимание генералу армии.

— Вы уже не генерал, — поправил Успенский.

Меркулов возразил:

— Высокое воинское звание заслужил безупречной службой по охране завоеваний революции, борьбой с внешними и внутренними врагами Отчизны. Снять генеральские погоны вправе только Президиум Верховного Совета.

— За указом дело не станет. За попытку с гражданином Берией подорвать мощь государства, антисоветскую деятельность в интересах иностранного капитала, двурушничество будете не только разжалованы в рядовые, но и лишены правительственных наград, полномочий депутата.

— До указа я остаюсь тем, кем являюсь.

Успенский принялся заполнять анкету арестованного — все графы были знакомы Меркулову — не раз читал подобные. На каждый вопрос следователь получал предельно лаконичный ответ. Вызвали фотографа, тот сделал снимки Всеволода Николаевича в профиль и анфас.

До этого хранивший молчание Руденко подал голос:

— Ознакомьтесь с постановлением о привлечении к ответственности за активное участие в группе заговорщиков, совершении ряда государственных преступлений.

Меркулов нахмурился.

«Шьют 58-ю, в ней несколько пунктов, какие навесят? Первый пункт предусматривает высшую меру, при смягчающих обстоятельствах лишение свободы на десять лет, конфискацию личного имущества».

Прокурор продолжал:

— Служили подлым врагам социалистического Отечества. Еще в Тбилиси поддерживали теснейшую связь с гражданином Берией, ходили с ним в одной упряжке, выполняли его преступные приказы, даже прихоти.

Меркулов перебил:

— С каких пор дружба стала преступлением? Во все времена она только приветствовалась.

— Гражданин Берия за ваше лакейское преклонение продвигал по службе, осыпал наградами. Благодаря его заступничеству, избегали за провинности выговоров, даже понижений в звании.

— Дружба начальника и его подчиненного — не причина для ареста.

— В бытность главой Наркомата безопасности принимали рьяное участие в проведении в годы войны массовых репрессий.

— Если имеете в виду выселение в Среднюю Азию народов Кавказа, то исполнял директивы Генерального штаба, приказы Верховного Главнокомандующего, за что удостоен награды. Что касается тесной связи с Берией, то еще весной направил в адрес руководства страны, партии докладные записки, в которых осудил его.

— Эти документы следствию не известны. Как посмели скрыть от партии свое дворянское происхождение, что отец в царской армии носил звание капитана?

— Дворянами не были ни отец, ни мать. Офицерское звание отец заслужил в боях Первой мировой войны. К вашему сведению, в империалистической я был рядовым.

— В старой армии вас комиссовали по болезни, каким же образом, будучи нестроевым, «белобилетником», стали генералом?

— Вопрос не ко мне, а к покойному товарищу Сталину, который завизировал указ.

Меркулов отвечал четко и захватил инициативу, отчего Руденко с Успенским почувствовали себя неуютно и поспешили прекратить допрос.

Покидая следственную группу, Меркулов поинтересовался: когда планируется суд, будет он открытым или, как с осуждением Ежова, Тухачевского с комбригами, закрытым, без присутствия прессы, публики? И еще: что с Абакумовым? Три года назад летом 1951-го его отстранили от должности министра, исключили из партии, против него возбудили уголовное дело, избрали меру пресечения — содержание под стражей. Судьба Виктора Семеновича не безразлична. Жив или расстрелян?

Ответа не дождался.

Металлическая лестница вела на нижний этаж. Ступеньки гудели под ногами. Миновав пару пролетов, Меркулов с тюремщиком оказались в длинном, казавшимся бесконечным коридоре с рядом дверей.

— Стоять!

Всеволод Николаевич перестал передвигать ноги, повернулся лицом к стене. Конвоир отодвинул засов, повертел ключом в замочной скважине.

— Проходите!

Меркулов отметил, что назван на «вы», тюремщик оказывает уважение генералу, пусть арестованному. Переступил порог камеры. Дверь за спиной захлопнулась.

Прежде Всеволоду Николаевичу неоднократно приходилось посещать различные подведомственные НКВД — МГБ места содержания лишенных свободы, участвовать там в допросах лиц, лишенных гражданских прав, даже фамилий (многие числились под номерами). Видел животный страх, слышал мольбу поверить в невиновность — в тюрьмах маршалы, академики, министры-наркомы, командующие армиями, писатели становились жалкими, раздавленными, особенно после применения к ним крутых мер дознания.

Осмотрелся. Узкая, поднятая к стене и запертая на замок железная койка с набитыми соломой матрацем, подушкой. Тронутая ржавчиной раковина с водопроводным краном. Источающая запах хлорки параша, от которой слезились глаза. Наглухо привинченный к полу столик, подле табурет. На потолке под проволочной сеткой лампочка с багрово-красным накалом. Шероховатые, выкрашенные в унылый серый цвет стены.