Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

«Bce предельно аскетично, ничего лишнего, — отметил Меркулов. — Как долго пробуду тут? Когда завершится следствие, начнется суд? Но суда может не быть, приговор вынесут втихую, как случилось с Ежовым…»

Осмотрел стены в надежде прочитать сделанные прежними жильцами надписи, но ничего не нашел. Вспомнил, что, согласно подписанному им приказу, строжайше запрещено пачкать госимущество тюрем, за нарушение виновные запираются на сутки в карцер-шкаф, где невозможно даже сесть.

В дверях отворилась «кормушка», появились миска с жареной рыбой, картошкой, ломоть хлеба, кружка бледного чаю. Подумал, что могли бы кормить получше, на отобранные при аресте деньги принести еду из ближайшей городской столовой. К рыбе и картофелю не притронулся, лишь осушил кружку.

Уселся на табурет, смежил веки. Дождался, когда тюремщик отопрет, опустит койку. Разделся, улегся. Уснуть не позволил свет над головой, но стоило накрыться одеялом, за дверью приказали:

— Руки и голову не закрывать!

Понял, что опасаются, как бы под одеялом не лишил себя жизни, а лампочка скрыта сеткой, чтобы не разбил и не порезал осколками вены. Выпростал руки из-под одеяла, положил на грудь. Приказал себе отрешиться от всего:

«Необходимо беречь силы для продолжительных допросов. Нельзя перед следственной группой предстать вялым, позволить воспользоваться моей слабостью. Ко всему прочему после инфаркта бессонница приведет к обмороку, инсульту, даже остановке сердца, что обрадует Руденко с Успенским, освободит их от возни со мной».

При пошатнувшемся здоровье сохранял ясность ума, твердость характера, умение отстаивать собственную точку зрения. Однажды осмелился возразить вождю, чем поверг в неописуемый ужас членов Политбюро. Сказал, что не согласен с решением отобрать у ГРУ войсковую разведку, это сделает работу СМЕРШа менее эффективной, на какое-то время парализует деятельность опытнейших нелегалов за рубежом. В ответ услышал, что среди агентуры появились двойники, двурушники, сотрудничающие с противником, многие сотрудники Центрального аппарата малограмотны, их следует немедленно послать на фронт. Возразил, что провокаторы и двойники уже понесли заслуженную ими кару, что касается отправки чекистов на передовую, то это оголит органы. Верно, что у части чекистов лишь среднее или незаконченное высшее образование, но большинство прекрасные практики. После тяжелой паузы Сталин согласился с доводами. После того заседания вождь стал прислушиваться к советам Меркулова, в разгар Отечественной вернул в кресло руководителя НКВД.

Оказавшись после войны в Госконтроле, пожаловался Берии на понижение, но тот успокоил, напомнил, что Госконтролем прежде руководил любимец вождя Лев Мехлис. Меркулов учился у Лаврентия работе с людьми, восторгался его организаторским талантом, даже хитростью. Всеволод Николаевич был обязан обладающему почти безграничной властью многим, если не всем — и продвижением по службе, и поселением в квартиру улучшенной планировки в центре Москвы, и получением дачи, премий, орденов, путевок в привилегированный санаторий. И когда узнал об аресте шефа, мир померк, земля под ногами зашаталась.

C леденящим душу страхом понял, что придут и за ним, следует подготовиться, на допрос явиться во всеоружии, чтобы разбить обвинения, не оставить от них камня на камне, на любой удар ответить более мощным. Как кадровик, вникающий в каждую строку, даже слово в анкетах, биографиях, перебрал все наиболее значимое, сделанное за службу, чем гордился, за что получал благодарности, протыкал на мундире дырочки для орденов.

«С конца тридцать восьмого, когда стал первым замом наркома, руководил советизацией Латвии, выявлял во Львове и всей Западной Украине враждебные элементы. Получив в подчинение перед войной весь наркомат, курировал наиболее важные участки, такие как разведка и контрразведка, секретно-политическое управление, следственная часть, оставил Берии милицию, пожарных, пограничников, лагеря. Это под моим руководством пресекли в Тегеране покушение немцев на «Большую тройку». Благодаря мне проникли в американские атомные лаборатории, добыли информацию о производстве мощнейшего оружия! Все это невозможно изъять из послужного списка!»

Закончил строить линию защиты, забылся чутким сном, но тут же был разбужен тюремщиком, который поднял и запер койку. Утром более внимательно, нежели ночью, оценил окружающее.

«В отсутствие окна свежий воздух подается через вентиляционную трубу… Табурет привинчен к полу, что исключает разбивание им заключенным головы… Вода из крана отдает ржавчиной, не буду брать в рот, чтобы не получить заворот кишок… Чем заняться, чтобы убить время? Хорошо, если позволили бы пользоваться местной библиотекой, слышал, что тут она богатая, собрана из конфиската… Надо добиться разрешения писать — новую пьесу, понятно, в подобных, не располагающих к творчеству обстановке и условиях не создам, но смог бы записать тезисы защиты…»

Водить пером по бумаге было давнишней страстью. В отличие от прежних начальников в органах, Госконтроле, кому помощники, референты писали доклады, всевозможные отчеты, справки все делал сам. Хотя рабочие дни порой длились по 15 часов, урвал время от сна и довольно быстро сочинил трехактную пьесу.

«Чем я хуже признанных драматургов Афиногенова, Катаева, Булгакова, Алексея Толстого, Тренева, чьи опусы ставят в театрах? Не боги горшки обжигают».

Получилась драма с непритязательным сюжетом: главный инженер электростанции проявил политическую близорукость, принял на работу сына репрессированного, который имел от немцев задание не допустить перед их приходом уничтожения станции. Главный герой разоблачил шпиона, сам взорвал свое детище, чтобы оно не досталось врагам.

Сознавая, что рукопись далека от совершенства, как говорится, сыра, диалоги затянуты, образы схематичны, показал пьесу Николаю Погодину, чьи «Аристократы», «Кремлевские куранты», «Человек с ружьем» широко шли в стране, были экранизированы. Профессионал многое убрал в рукописи, добавил, переписал, в результате «Инженер Сергеев» увидел свет рампы в филиале Малого театра. Должность автора не позволяла ставить на афишах свою фамилию, и заменил ее псевдонимом — Вячеслав Рокк. На премьеру откликнулась вся столичная пресса, критики назвали спектакль шедевром театрального искусства. Пьесу поставили в других театрах страны, так как была актуальна, являлась первым произведением об Отечественной, любимым зрителями детективом. Успех радовал, особенно отзыв вершителя всех судеб, почитателя МХАТа, Большого театра вождя.

— И я в молодости грешил сочинительством, но вовремя одумался, бросил слагать стихи. Ты, конечно, не Шекспир и не Островский, но сумел написать нужную, главное, своевременно призывающую к соблюдению бдительности вещь.