Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Комиссар не перебивал, не требовал уточнить, дополнить тот или иной факт — позже разведчик подробно все изложит на бумаге. Слушал и опасался, что в Кремле могут посчитать сообщение новой дезинформацией, как было с отчетами других работающих за рубежом разведчиков, которых срочно отозвали и арестовали. Радовало, что Марк пока не знает (если доходили слухи, не верил им) о репрессиях на Родине, уничтожении высшего военного командования, руководителей разведки, творческой интеллигенции.

Марк продолжал:

— Гитлер назвал Россию своим идеологическим противником номер один. Войну с нами рассматривает как войну на уничтожение. Дословно выразился так: «Война на Востоке будет резко отличаться от войны на Западе. На Востоке жестокость необходима, коммунистическая Россия должна быть ликвидирована за пять месяцев». К нашим границам перебросят около тридцати дивизий под командованием фельдмаршала фон Бока. Наши крупные города облетят и заснимут для последующей бомбардировки самолеты дальнего действия «Фокке-Вульф-200»…

Марк порой переходил на скороговорку, словно опасался, что комиссар не даст договорить.

— Для новой агрессии выделят 120 дивизий, не считая двадцати танковых, десятка моторизованных. Вермахт считает, что ему будут противостоять лишь пятьдесят советских дивизий, которые разбить, окружить раз плюнуть. Гитлер способен на любые авантюры, почти бескровные победы на Западе убедили его, что подобный успех ожидает и у нас.

Видя волнение собеседника, комиссар положил Марку на плечо руку.

— Наш бронепоезд, как поется в песне, стоит на запасном пути. Снижен призывной возраст, для некоторых категорий военнообязанных срок службы увеличен до трех лет, трудовую неделю сделали семидневной, строятся новые истребители, штурмовики, пикирующие бомбардировщики, созданы средний и тяжелый танки.

Комиссар мог привести цифры роста оборонной промышленности, но увидел, как Марк напрягся, когда машина помчалась по загородному шоссе.

— Руководство предоставляет тебе отпуск сроком на один день.

Последние километры до подмосковного поселка оба молчали, лишь когда «скорая» затормозила у мостка через обмелевшую речушку комиссар сказал:

— Свободен до двадцати ноль-ноль, извини, больше ни часа дать не могу.

Марк ступил на укатанную дорогу и поспешил к дому с голубыми ставнями, старым скворечником на высоком шесте. Прошел тропинку, где по обе стороны росли астры, поднялся на крыльцо с ползущими на ступеньках муравьями. Звонок не работал, пришлось стучать в дверь.

— Иду! — ответили в доме, и к горлу Марка подступил комок.

На пороге вырос старик в рубашке навыпуск, очками на лбу.

— Здравствуй, батя!

Старик близоруко сощурился, опустил очки на глаза.

— Здравствуй! — повторил Марк и обнял отца.

Отец не находил места, накрывал на стол, ронял на пол вилки, нарезал хлеб, спешил на кухню к керосинке, где на сковородке жарились котлеты, предлагал сыну отдохнуть с дороги. Марк не выдержал:

— Хватит крутиться как белка в колесе, присядь. Не голоден я и не устал. Рассказывай, как жили без меня. Скучали?

— Не без того, — признался старик. — Про внука не скажу, а я по ночам все вспоминал, как ты рос. На память не жалуюсь, хотя годы уже немалые, но лучше внука почти все даты в учебнике истории помню, не забыл всякие формулы по химии, при случае прихожу Сережке на помощь. Исправно веду счет дням, как ты отбыл в командировку. Не растерял и силенок — самолично перекрыл на крыше черепицу, дымоход прочистил, за домашней живностью слежу — яйца не переводятся круглый год. Дрова, правда, не я, а внук колет, я лишь складываю в поленницу. Стараюсь избавлять Сережу от всяких дел по хозяйству, чтоб не отвлекался от учебы. Увидишь сына, удивишься, как вымахал, меня перерос, скоро бриться станет…

— Решил, куда поступать, в какой институт?

— Хочет пойти по твоим стопам, тоже стать переводчиком, но не простым, а военным. Кроме английского в школе взялся самостоятельно изучать немецкий, переживает, что не с кем практиковаться в разговорной речи. Упорный, пока все уроки не сделает, из-за стола не встает, а получит «посредственно», ходит как в воду опущенный. В спортивной секции мускулы наращивает, в тир стрелять ходит…

Старик рассказывал о внуке с нескрываемой любовью, принес похвальные грамоты, значки «Ворошиловский стрелок», «Готов к труду и обороне», сообщил, что подписался на облигации нового займа. После паузы спросил:

— Ждать после финской и с японцами новой войны?

Марк не ушел от ответа:

— Партия, правительство делают все возможное, чтобы не допустить войны, по крайней мере отодвинуть ее приход, встретить во всеоружии.

Старик кивнул.

— Добро, коли так. — Всмотрелся в сына сквозь линзы очков, покачал головой. — Рано тебя седина тронула, виски совсем белые. А у меня плешь лишь на макушке. — Тряхнул головой, растрепал редеющие рыжеватые волосы.

Когда на обеденный стол легли тарелки с пышущими жаром котлетами, салатом, хлебница, хозяин с опозданием вспомнил о главном.

— Приезд отметить положено.

Перед Марком появились графинчик, пара рюмок.

— Знакомая наливочка.

— Моего изобретения, — похвастался старик. — Рецепт держу в секрете, унаследовал от твоего деда. — Кашлянул в кулак и робко задал трудный для себя вопрос, который мучил со дня отъезда сына: — Извини за любопытство. То, что проживал далече от нас, понятно. Порой смотрю на географическую карту, которая в комнате Сережи, и думаю: «Куда сына забросило, в какие края, под чье небо?». Кабы знал, где проживаешь, на сердце полегчало бы.

Марк накрыл ладонью руку отца.

— Спроси другое и полегче.

Старик не замедлил воспользоваться советом:

— Надолго к нам?

— До вечера.

— Чего так? Когда ждать насовсем?

— Это зависит не от меня.

— Семьей обзавелся?

— Моя семья ты и Сережа. Глупо в мои годы снова жениться.

Старик приободрился.

— Не скажи. Твои годы не ахти какие большие. Отец родил меня в пятьдесят, равняйся на деда. — Увидел смущение сына и сменил тему разговора. — Зарплату твою с премиальными и доплатой за выслугу лет получаем исправно, ни в чем не нуждаемся. В праздники от тебя всегда передают приветы, жаль, что на словах, куда дороже было бы письмо.

— Нельзя писать.

— К моему шестидесятилетию получил от тебя в подарок трубку, не возьму в толк, зачем купил, ведь знаешь, что смолю папиросы.

Курительная трубка, как понял Марк, была «проколом» товарищей, тем не менее следовало поблагодарить, что не забыли юбилей отца.