Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

— Голодала?

— Зубы на полку не клала. Приберегла кой-чего на черный день.

— Немцы выгоняли рыть окопы?

— Румыны у нас стояли, еще итальяшки.

— Приставали?

— Не без того. Стоило пойти за водой иль отправиться на реку белье полоскать, ходу не давали. Отбивалась, как и чем могла, хуторян на помощь звала.

— Бомбили вас?

— Уберегли Бог и ангелы небесные.

Вопросы у Дьякова иссякли, настала очередь спрашивать Клавдии.

— К нам надолго?

Дьяков ушел от прямого ответа.

— Погощу, если не прогонишь.

Не признался, что ему нет резона задерживаться в хуторе, дождется, когда военные действия утихнут, и уедет туда, где его никто не знает.

«В городе и районах намозолил всем глаза — каждой собаке известен. Не стоит Клаве узнавать, что я у нее временный гость, пусть считает, что ее одиночеству пришел конец».

Успокоил, что не будет нахлебником:

— Станем питаться самым лучшим, что есть на рынке.

— Это как?

— За советские червонцы и ювелирные побрякушки высокой пробы, которые ценятся во все времена, приобретешь все что угодно. На первый раз продашь или сменяешь лишь пару сережек и обручальное кольцо, чтобы решили, будто с себя сняла, в следующее посещение рынка понесешь кулон и часики.

Пожалел, что нельзя вынести на рынок золотые коронки.

«Примут за мародершу, снявшую золото с трупов. Купюр выдам мало, чтобы не привлекла внимание, не возник вопрос откуда у молодухи столько денег. Немецким маркам теперь грош цена, пригодны лишь для разжигания печи. В ход снова пойдут рублики, трешки, пятерки, червонцы, которых у меня предостаточно».

Нестерпимо потянуло закурить, но погасил желание — дым выдал бы присутствие в доме мужчины. С опозданием обратил внимание на наступившее утро. Прогнал с себя сонливость, рывком покинул кровать, с поспешностью оделся.

— Ты… вы… — заговорила и осеклась Клавдия, не зная, как обращаться к тому, с кем провела ночь. — Куда засобирались?

Дьяков не ответил, сам спросил:

— Где у тебя можно схорониться? Могут заглянуть в дом соседи, а меня не должна увидеть ни одна живая душа. Чердак, по вашему, под-ловка, отпадает, под крышей быстро превращусь в сосульку.

— Лучше переждать время в подполе. Только там среди бочек, банок, свеклы с луком да картошки неуютно.

— Согласен провести день без комфорта.

Клавдия ступила на холодные половицы, на кухне сняла половик, подняла крышку.

— Поешь. Я быстренько на стол накрою. Оладушки с каймаком — чистое объедение.

Дьяков резко перебил:

— Не до еды!

Взял в охапку тулуп, шапку, унты, подхватил вещевой мешок и пересчитал ступеньки подпола. Крышка над головой закрылась. Бывшего бургомистра окружил мрак. В нос ударил спертый воздух с кислым запахом квашеной капусты.

Вначале сидел, затем лежал на тонком матраце. Гнал от себя невеселые мысли о тупике, крае бездны, в которую попал из-за слепой веры в могущество Германии. Ругал себя за то, что опрометчиво считал, будто после окончания войны будет достойно вознагражден за службу победителям, получит высокий пост в правительстве колонии Третьего рейха, в мечтах видел себя главой гражданской власти Москвы или Ленинграда, которому вернут прежнее название, город снова станет столицей.

«Напрасно лез из кожи, демонстрировал немцам собачью верность, ненависть к большевикам, беспрекословно, без тени сомнения выполнял все приказы, не боялся испачкать руки в крови».

Как мог стал убеждать себя, что для паники нет причин.

«От неудач, поражений, вынужденных отступлений, оставления позиций, попадания в кольцо окружения не застрахована ни одна на свете армия. Гитлер недооценил противника, его способность собраться с силами, для возвращения любимого Сталиным и ненавистного фюрером города. Распропагандированные, ни в грош не ценящие свои жизни, бездумно подставляющие себя под пули, закрывающие телами амбразуры дотов красноармейцы фанатичны, одержимы. Освобожденный город потребует от противника массу забот, до меня никому не будет дела…»

Вернул себе спокойствие, от скуки захотел заняться чтением, но в доме кроме брошюры об уходе за крупнорогатым скотом, справочника полевода, школьных учебников для седьмого класса других книг не было. Чтобы не замечать медленно тянущееся время, вновь порадовался своими сокровищами. Вытащил из мешка пачки денег, из-под подкладки тулупа завязанные в чистые портянки обручальные и с каменьями кольца, цепочки, кулоны, серьги, золотые червонцы с портретом последнего российского императора, коробку из-под конфет с коронками. Нежно погладил ценности, и на душе потеплело, перестал ломать голову над решением вопроса о собственной судьбе. Чтобы не перебирать в уме варианты ожидающего будущего, которое представлялось неясным, раскрыл предусмотрительно раздобытые документы умершего в госпитале капитана — военный билет (фотокарточку прежнего владельца заменил своей), справку о комиссовании, назначении инвалидности, две книжки — на орден Красной Звезды и медаль «За отвагу».

«Любой станет оказывать уважение тяжело раненному орденоносцу. Как ветеран получу всякие привилегии, начиная с пенсии и кончая квартирой вне очереди».

Пожалел, что не удалось раздобыть орден Ленина из платины и золотую звезду Героя, но тут же отдернул себя:

«Нельзя зарываться, следует быть скромнее, иначе могут устроить проверку получения высокого звания».

Стоило задремать на жестком, напоминающем лагерные нары ложе, как над головой открылась крышка, в подпол заглянула Клавдия.

— Проголодались? Пришло время обеда. Отведайте борща с курятиной. В ужин угощу яичницей-глазуньей — с трудом удалось уберечь от оккупантов одну несушку.

Устав от одиночества, Дьяков обрадовался возможности пообщаться. Уплетал за обе щеки наваристый борщ, слушал разговорившуюся, хозяйку.

— Итальяшки, которые сменили в хуторе немцев, вначале вели себя культурно, угощали шоколадом, позже стали распускать руки, норовили щипнуть, облапить. Варила любимые ими макароны. После Нового года, когда не стало даже сухарей, не чурались есть конину. Как ударили крещенские морозы, нельзя было смотреть на вояк без смеха — напялили на себя всякое тряпье — головы обвязали по-бабьи, ноги в ботинках и сапогах сунули в корзины, чтоб на льду не разбить лбы или чего поважнее. Сильно истощали, остались одна кожа да кости — краше в гроб кладут. Позже увидела бедняг усопшими — некому похоронить, по пути к станице почитай на каждом шагу убитые. Коль не предать земле начнется мор…