Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Дьяков вспомнил, что в Сталинграде из казачки было не вытянуть слово:

«Сейчас не узнать, говорит не умолкая, как заведенная».

Монолог явно затянулся, и Дьяков перебил:

— Чем языком трепать, сходила бы в райцентр, узнала, что там творится.

— Нынче идти?

— Попозже, когда все утихнет. Станешь держать уши и глаза открытыми, доложишь, что увидишь и услышишь. Потом отправишься в город разузнать, заработала ли железная дорога, стали ли ходить пассажирские составы.

Взгляд Клавдии потух.

— Надумали уехать? Аль худо у меня и со мной?

Дьяков мог резко и грубо потребовать не задавать глупых вопросов, но не стал обижать казачку, не признался, что задерживаться в чудом уцелевшем в войну хуторе с десятком дворов ему нет резона, за предоставленный кров сполна расплатился лаской.

«Неглупа, сама поймет или подскажет женская интуиция, что наше расставание неизбежно».

Доверие молодой, здоровой женщины с крутыми бедрами, волнующе колыхающейся при ходьбе грудью, чувственными губами льстило.

После затянувшейся паузы Клавдия спросила:

— Чего вас ожидает, когда советская власть возвернётся?

Ответом было молчание. Клавдия не прекратила расспросы:

— Знаю, что бабьи советы для мужиков пустой звук, негоже женщинам встревать в ваши дела. Но дам от души добрый совет: из дома ни шагу.

— Не выдержу долго жить без свежего воздуха, — признался Дьяков.

— Выходите подышать, размять ноги ночью, когда все хуторяне бока отлеживают, храпака дают. Хотя моя хата в стороне от дороги, все же поосторожничайте. Говорят, береженного сам Бог бережет, но на Всевышнего надейся, а сам не плошай. Ныне Боженька занят встречами на небесах душ погибших. Отдавших жизни за свободу Родины определяет в райские кущи, немчуру отсылает в ад, чтоб черти варили в котлах. — Клавдия с опозданием вспомнила, что вновь заболталась и прикрыла рот ладонью.

До ужина Дьяков спал. Дождался полуночи и покинул пятистенок. На крыльце жадно задышал, не в силах надышаться воздухом с запахами ближайших к хутору озерка, леса. Смотрел на прояснившееся, полное крупных звезд небо с круглолицей луной. Устав за минувший день лежать или сидеть, обошел дом с дворовыми постройками, заглянул на огород. Если в тесном подполе тишина давила, то на воле успокаивала, казалось, война безвозвратно канула в прошлое или ушла за тридевять земель. Не замечал, что от холода стынут ступни ног. Широко распахнутыми глазами смотрел вокруг, точно видел все впервые или в последний раз, желал запомнить. Прислушивался в надежде уловить привычные для казачьего хутора лай дворовых собак, крики петухов, но ночь была глухой до звона в ушах — ни шороха, ни скрипа калитки, ни тем более шагов, покашливания.

Когда верхушки голых деревьев тронул робкий рассвет, вернулся в дом. Приказал себе ничем страшным не забивать голову, перестать искать ответы на мучающие вопросы, не заглядывать в туманное будущее и стал думать о Клавдии.

«Мало платил лаской и благодарностью за то, что сделала для меня. Без мужских рук одной трудно вести хозяйство, но тут я плохой помощник — ничего не смыслю в ремонтных делах, не умею обращаться с пилой, рубанком, топором, никогда не держал в руках серп, вилы, косу, считал, что физический труд — удел исключительно дуболобых, ни на что иное не способных. Могу лишь вскопать на огороде грядки — работой лопатой овладел на зоне…»

Клавдия позвала завтракать, Дьяков наскоро перекусил, не перекинувшись с хозяйкой даже парой слов, не смотря на замершую со скрещенными на груди руками — желание провести утро в постели с женщиной пропало, стало не до любовных утех.

Клавдия вернулась из Калача-на-Дону полная впечатлений. Выложила из кошелки давно невидимые хуторянами сахар, пачку грузинского чая, кулек гречневой крупы, банку рыбного филе. Собралась пожарить яичницу с салом-шпигом в розовых прожилках, но Дьяков властно потребовал:

— Докладывай!

Клава опустилась на табурет.

— Жадность людей губит. Стоило увидеть, что продаю иль обмениваю на продукты, вмиг глаза загорелись. Золото стало дороже всего на свете…

— В следующее посещение рынка приобретешь съестное за деньги, нельзя мелькать с изделиями из драгметалла, — решил Дьяков.

— Немецкие марки уже не в ходу, берут только советские червонцы и пятерки.

— Будут деньжата. Вначале помнем, чтобы выглядели не новыми, побывавшими во многих руках.

Дьяков имел в виду пачку отпечатанных в рейхе советских купюр с портретом Ленина, водяными знаками…

«Немцы основательно подготовились к войне. Не только увеличили выпуск вооружения, провели мобилизацию, обучение новобранцев, резервистов, но и освоили печать иностранной валюты, чтобы наводнить ею другие страны, подорвать в них экономику, финансовую систему».

Клавдия продолжала рассказывать, что в полон попало не сосчитать сколько немцев, делилась увиденным, услышанным:

— Налаживается мирная жизнь. Снова заработали райком, исполком, райсоветы, почта, аптека. Взрослым и детишкам выдали продовольственные карточки, начали ремонт школы. Пленные засыпают на дорогах воронки, устанавливают столбы для телефонной связи, восстанавливают водопровод, ремонтируют хлебопекарню. На митинге станичников призвали трудиться по-стахановски для приближения победы…

Дьяков мрачнел — казачка не замечала изменения настроения поселившегося у нее, сыпала ему соль на душевную рану.

— Для старых и малых настал праздник. Намучились при румынах, итальяшках. Ждут писем с фронта от отцов, сыновей, братьев. Старушки крестятся на портреты заступника от ворогов товарища Сталина. В клубе показывают кино «Свинарка и пастух», обещают привезти про парад на Красной площади. Радио на столбе горланит песни…

Дьяков с неимоверным трудом сдерживался, чтобы не приказать заткнуться.

— Ходят разговоры, будто заарестовали самого главного немчуру. Наши военные гордятся погонами, у одних они зеленые со звездочками, у других позолоченные. Пленные хоронят своих убитых, из-за нехватки тягловой силы впрягаются в подводы. Стоит вскорости на Цимле и Дону тронуться льду, всплывут утонувшие, и работы похоронщикам прибавится…

Дьяков перестал слушать и думал, что с каждым новым днем, даже часом вокруг него сужается круг, еще немного, и так сдавит, что не позволит вздохнуть. Рано или поздно в хутор в поисках дезертиров и скрывающихся вражеских солдат нагрянет патруль.

«Хотя обзавелся документами, к которым невозможно придраться, но для спокойствия их лучше не предъявлять».

Пришел к твердому решению — не позднее пары суток покинуть курень гостеприимной Клавдии.

«Хватит прятаться, сидеть, как мышь в норе. До пропавшего бургомистра никому нет дела, никто не ищет его. Пришла пора покинуть хутор, а с ним и область. Уйду не простившись, чтобы не видеть Клавкиных слез».