Юрий Мишаткин - Соловушка НКВД

Дьякова постоянно, даже по ночам, не позволяя уснуть, мучили вопросы: «Как выйти невредимым из ожидающей всю армию мясорубки? Как не попасть в руки чекистов, контрразведчиков? По какой причине Паулюс со своим штабом наплевал на безопасность и переехал в самый центр города, поселился буквально в сотне метрах от Волги, где на кромке берега укрепился противник, которого никак не можем сбросить в реку»? Решил продемонстрировать бесстрашие, своим примером убедить, что не стоит опасаться разгрома. Но кольцо окружения не-удержимо сжимается, попытки прорвать его извне или изнутри завершаются неудачами. С каждым часом увеличивается число погибших от пуль, дистрофии, мороза, появляются новые кресты на могилах… Сколько еще продлится кошмар?

Вдали от передовой Дьяков не опасался схватить пулю или оказаться подкошенным осколком, не испытывал мороз в хорошо отапливаемой казарме-общежитии, запас продуктов позволял не иметь понятия о чувстве голода, не класть, как говорится, зубы на полку.

Со второй половины января, когда командованию армией стало не до деятельности бургомистра и его управления, перестал проводить совещания, не требовал от сотрудников отчетов, не диктовал, не подписывал приказы, постановления, директивы, не ругал подчиненных за отсутствие инициативы, невыполнение поручений, откровенную бездеятельность. Радовало лишь, что начальство перестало вызывать на ковер, где мог получить взбучку, выговор.

Дьякова охватили прежде неведомые апатия, безразличие. Часами безучастно сидел в кабинете за столом или лежал на диване. Смотрел перед собой в одну точку. Не реагировал на зуммеры полевого телефона, хотя на другом конце провода могли быть Адам, звонивший из Германии Мюффке или сам Паулюс. Заглядывающие в кабинет сотрудники считали, что бургомистр дремлет с открытыми глазами, и не догадывались, что начальника мучают неразрешимые вопросы: что предпринять при наступлении советских войск, как спастись от пленения, главное, как сохранить жизнь?

«Ураганный обстрел наших позиций становится все интенсивнее, но несмотря ни на что 6-я при нехватке боеприпасов, техники продолжает сопротивляться. Сколько дней еще выстоим? Как скоро сузится кольцо окружения? Уже никто в армии не верит в обещанную Берлином помощь. Судя по всему, спустя неделю, от силы две брошенная на произвол судьбы Гитлером и верховным командованием 6-я прекратит свое существование? [167] По данным вермахта, в окружение на Волге попало 105 тыс., в их числе русские перебежчики, казаки, румыны, итальянцы, словаки. С 22 ноября 1942 по 7 января 1943 г. погибло в боях, умерло от болезней, физического истощения 52 тыс., около 9 тыс. содержались в госпиталях. Что тогда станет со мной? Как беглого зека, добровольно служившего немцам, наверняка поставят к стенке или, что более вероятно, вздернут на виселице».

Когда большинство сотрудников прекратили являться на службу, понял, что пришла пора и самому спасать собственную шкуру, что каждый проведенный в Сталинграде день, даже час могут оказаться для него последними.

«Смертельно опасно сидеть с опущенным руками, как говорится, ждать у моря погоды, обманывать себя, что беда, чье имя плен, обойдет стороной. Подчиненные, как убегающие с тонущего судна корабельные крысы, опередили меня, попрятались в норах или покинули город, последую и я их примеру».

Не стал затягивать выполнение решения.

«Сейчас никому нет дела до бургомистра, никто не станет его искать».

Знал, где на фронте образовалась брешь, и глубокой ночью при непроглядном мраке покинул Сталинград. Обходил дороги, подгоняемый метелью шел по полям, сквозь редкие перелески, проваливался в воронки, застревал в сугробах. Молил Бога помочь не наступить на мину и к утру, выбившись из сил, добрался до небольшого хутора в глубинке Калачевского района. Отыскал нужный дом-пятистенок. Поднялся на обледенелое крыльцо, постучал в дверь. Когда на пороге выросла хозяйка, глухо произнес:

— Здравствуй, Клава. Надеюсь, не прогонишь незваного гостя.

Молодая казачка в платке из козьего пуха всмотрелась в стоящего перед ней. Узнала главного в Сталинграде полицейского, охнула, отступила, и Дьяков шагнул в дом, плотно закрыл за собой обитую изнутри клеенкой дверь.

— Здравствуй, Клавдия, — повторил Дьяков. — Позволишь у тебя отогреться? Промерз до костей, не чувствую ни рук ни ног. Напоишь чайком? Лучше с укрепляющим здоровье целебным чебрецом.

Клавдия смотрела на Дьякова широко распахнутыми глазами. Лишь когда бывший полицмейстер снял тулуп, стянул высокие до колен унты, несмело произнесла:

— Заходьте.

Дьяков улыбнулся.

— Я вроде уже зашел.

С Клавы сполз на пол платок, расплетенная на ночь коса накрыла покатые плечи.

— За время нашего расставания заметно похорошела, — польстил Дьяков.

Клава зарделась:

— Скажете тоже!

— Чистая правда. Так примешь на постой?

На вопрос казачка ответила вопросом:

— Остались без крыши над головой?

— Вся армия лишилась крова и с нею свободы.

— Ждала, чтоб немчуре дали пинка под зад, и дождалась. И в старые времена приходящие к нам вороги оказывались убитыми или плененными. Отчего немцев ничему не научило прошлое?

Дьяков с интересом, точно увидел впервые, всмотрелся в казачку.

«Смелая. За словом в карман не лезет. Говорит, как заправский агитатор. С ее темпераментом и язычком на митингах выступать. При знакомстве была сильно напугана, дрожала как банный лист, слова не вытянуть».

Решил умерить казачке пыл.

— Советская власть лишила твоих сородичей всего нажитого и свободы, угрозами сгоняла в колхозы, запретила верить в Бога, домовитых с семьями ссылала в тайгу, служивших прежде в белых армиях расстреливала, твоего муженька послала под пули.

— Он добровольно ушел Родину защищать, силой не тащили, — поправила Клава.

Дьяков не стал переубеждать, властно взял за плечи, притянул к себе, и женщина затрепетала в сильных мужских руках.

Они проснулись одновременно, когда в окна заглянул поздний рассвет.

Дьяков сладко потянулся, губы собрались в блаженную улыбку. Безвозвратно пропало все, что волновало, пугало, лишало сна, спокойствия. Не оборачиваясь к лежащей рядом, спросил:

— Как жилось после возвращения из города?

— Как всем, — ответила казачка.

— А точнее?

— Не жили, а выживали.

— Снова трудилась в восстановленном немцами колхозе, доила ко-ров, выхаживала телят?

— Некого стало доить и выхаживать — опустели стойла, вражины угнали весь скот, как колхозный, так и личный, не погнушались курями и гусями. Не оставили на подворьях и ни одного порося. Из живности не тронули только собак и кошек.