Йозеф Рыбак - «Иду на красный свет!»

Когда над нашей головой начали посвистывать пули, мы переселились в подвалы, забитые поломанными типографскими машинами, наборными столами и прочим хламом. В подвальные помещения по соседству с нашим, переоборудованные во время войны под бомбоубежища и соединенные между собой подземными переходами с подвалами близлежащих домов, набились сотни людей с улицы; из-за стрельбы они не могли попасть домой. Среди них были и старики, и женщины с детьми. Для больных наскоро соорудили какие-то постели, остальные спали прямо на скамьях и на земле. Эти люди доставляли нам немало хлопот. Народный дом, открытый со всех сторон, как остров, едва ли мог быть надежным укрытием. Но мы не могли отказать пришельцам в приюте и несли за них полную ответственность. Единственное, чего мы от них требовали, — не соваться в наши дела и знать о них как можно меньше. Тем не менее невозможно было утаить, что мы делаем. Люди переходили из одного отсека в другой, заглядывали к нам, а позже отваживались подходить и к радиоприемникам, чтобы следить за ходом событий. Большинство из них легко поддавалось настроениям, а это всегда плохо. Стоило ситуации измениться к худшему, этл люди угнетающе действовали на остальных.

В Народном доме был запас продуктов, еды было достаточно, нормально работала и типографская столовая. Немало продуктов захватила наша воинская часть, в первый день восстания занявшая немецкое общежитие в Стайнеровом зале Народного дома и немецкие казармы в гостинице «Монополь», нам выделили порядочное количество копченой колбасы и сигарет. Все это пришлось кстати. Было, правда, не до еды, зато курили мы сигарету за сигаретой.

Первую статью в повстанческом номере «Руде право» я написал в буквальном смысле слова на колене; я писал о настроениях Пятого мая и о том, что занимало нас тогда:

«Над Прагой нависло дождливое серое небо; хмурый, бесцветный день, словно и не весна на дворе. Пятое мая 1945 года. Серый цвет дня как серый лист бумаги. Какими буквами впишет история свои слова на этом листе? Слова, которых мы ждали в тревоге, с замиранием сердца, сжав зубы, с надеждой, с несломленной верой долгие, нескончаемо долго тянущиеся дни, что петлей затягивались на шее каждого из нас? Какими буквами напишет история свои слова на этом листе? Какими красками заиграет серый цвет, впитавший в себя всю грязь войны, развязанной самыми преступными силами, какие когда-либо носила земля? Пятое мая 1945 года! День, снова объединивший нас узами самого крепкого содружества со всеми свободными народами мира, к каким мы причисляли и себя, когда вынуждены были молчать, переживая ужасы бесконечных страданий. Наступил ли конец войны и для нас? Серый, пасмурный день расцвечивается красно-белыми и красными флагами. Конец войны! Это звучит почти невероятно. И все же это правда. Конец войны!.. Выходит, еще не мир? Лишь конец войны? Злобно лают пулеметы на улицах Праги, свистят пули, стреляют из винтовок и пистолетов, грохочут орудия… Орудия? Здесь, в Праге, в городе, который еще несколько дней назад нагло и милостиво объявили городом-госпиталем? Грохочут орудия. Дом за домом, улица за улицей отражают грохот выстрелов. Едет танк с чехословацким трехцветным флагом. Вон те улицы уже очищены от врага. Тут и там сдаются немецкие солдаты. Громкоговорители нарушают тишину настойчивым обращением чехословацкого радио с призывом о помощи. И затем сообщения из разных районов Праги — Вршовиц, Нуслей, Жижкова… добрые вести… Но продолжает литься кровь борцов за свободу. Она, а также яркие краски флагов создают фон майского дня.

До темноты грохочут пушки где-то на окраине Праги. До поздней ночи звучит призыв Национального совета. До поздней ночи, которая словно поглощает бремя шести лет ужасов и страданий, до поздней ночи. Нас объединяет одна общая для всех мысль: «Мы победили!»

Партия обратилась к коммунистам:

«Докажите, что вы с таким же энтузиазмом и упорством, с такой же отвагой и находчивостью, какие проявили в шестилетней схватке с кровавыми гестаповскими извергами, выступите и в открытом бою против фашизма».

За ночь в Праге выросли две тысячи баррикад. Разбитые остатки гитлеровских войск в эти последние дни войны пытались пробиться через Прагу к американцам и при отступлении уничтожить ее, как и Варшаву.

Баррикады сохранили Прагу.

Историки еще долго будут изучать эти пять дней самоотверженных боев, когда почти безоружные пражане вступили в последнюю схватку с оккупантами. Историки будут разбирать и ошибки, допущенные Национальным советом. Но я видел людей, которые не думали о себе. С оружием в руках шли они на самые опасные участки и стояли насмерть. Я видел мужчин, переживших худшие времена и сложивших головы на самом пороге новой жизни. Была весна, благоухала сирень, цвели каштаны. Прага была прекрасна. В красивом городе вдвойне тяжелей умирать. Помню слова Фучика из его «Репортажа с петлей на шее»:

«Я всегда думал о том, как грустно быть последним солдатом, которого в последнюю секунду войны поразит в сердце последняя пуля. Но кому-то надо быть последним. Если б я знал, что могу стать этим солдатом, я хотел бы стать им сейчас же».

Последних солдат в эти последние минуты войны дала миру Прага. Оккупацией Праги была de facto начата вторая мировая война. Освобождением Праги она должна была завершиться.

В Лондоне уже звонили колокола, возвещая о мире, народ радовался и ликовал. Но Прага еще писала последние страницы этой страшной войны.

И писала их кровью…

В ночь с понедельника на вторник в Народном доме никто не спал. Рано утром, когда тучи на небе рассеялись, пали последние баррикады недалеко от центра города, у гостиницы «Империал» на Поржичи, и немцы предприняли атаку на Масариков вокзал и на Народный дом.

В памяти о тех драматических минутах многое стерлось; а вот записки того времени, нервный и неровный стиль их отвечал волнению, пережитому нами в те тревожные мгновенья.

Вот эти строки:

«В убежище на земле, на ступеньках, в углах, на камнях спят люди. Это странный сон. Так, вполглаза. Случится что-нибудь в ближайшие полчаса? Стоит кому-нибудь заговорить даже шепотом, половина спящих тут же вскакивает.

На дворе дышится легче. Дождь перестал. Довольно ясно. На Петршинском холме наверняка цветет сирень. Если бы не гром канонады, это была б одна из волшебных майских ночей, одна из прекраснейших ночей в Праге. Иногда грохнет так близко, что задрожат стекла в окнах. Выйдешь во двор — у ворот стоит караульный, разговаривает приглушенно, глаза устремлены в темноту, палец — на спуске револьвера. Вся Прага спит вполглаза. Покой — если не считать орудийной пальбы. Ночью не воюют. Лишь изредка покров тишины разорвет автоматная очередь и после долгой паузы на другом конце города ей ответит тупой гулкий выстрел фаустпатрона.