Коллектив авторов Биографии и мемуары - Дети войны

— Нет, брат, это не благодать, это — наказание, невозможность выпрыгнуть из жизни.

В июне сорок первого мне было три года. И первое мое смутное видение очень мирное — я у бабушки в деревне играю около лавочки в песочек. А вот вторая картинка, оставшаяся в памяти, такая же мутная, как первая, уже военная — темно, мы сидим на огороде в большой яме, и в небе что-то гудит.

Позднее, из разговоров домашних стало ясно, что они выкопали бомбоубежище: над нами немецкие самолеты летали бомбить Москву (от нашей деревни до нее расстояние сто километров). Конечно, мы для них мишенью не были, но это были враги, и кто их знает, вдруг какая-то бомба сорвется и упадет. И мы укрывались в яме под яблонями.

Немцы, по слухам, очень энергично двигались в нашу сторону, а мы никак не могли выбираться из деревни. Поезда не ходили. Наконец, приехал на грузовике наш родственник, военнослужащий, муж маминой сестры, и увез свою маленькую дочь и всех остальных в Москву. Существует семейное предание, что по шоссе за нами какое-то время ехал танк — наш не наш не разберешь — главное, что он не стрельнул.

В Москве по вечерам выли сирены, по небу бегали лучи прожекторов и репродукторы громко повторяли: «Граждане! Воздушная тревога!».

Жильцы нашего двухэтажного дома на Трубной улице спускались в старинный подвал под домом. Теперь я представляю, этот подвал мог стать братской могилой, но над открытой лестницей, на кирпичной стене было крупно написано: « БОМБОУБЕЖИЩЕ», и стрелка указывала вниз. Внутри много людей, все знакомые, соседи, разговоры в полголоса и дети тихо играют. А когда я заболел корью, в подвале даже стояла моя кровать с сеточками по бокам.

Потом рассказывали, что кое-кто из взрослых, а с ними и старшие ребята из нашего двора, среди них мой брат, вылезали из чердака на крышу и тушили зажигалки.

Мы жили в центре Москвы и, как позднее было подсчитано, самолеты сюда прорывались редко. Один раз бомба все же упала довольно близко. Я не помню ни взрыва, ни испуга, просто моя кровать, все та же с сеточками, вместе со мной вдруг оказалась в коридоре. Такой получился зигзаг у воздушной волны.

А когда мы ездили к родственникам на трамвае через всю Москву, то можно было видеть следы бомбежек, особенно в их промышленной зоне: разрушенные дома и пожарных, разбирающие завалы. Строительство станции метро «Завод имени Сталина» было заброшено, осталась только большая яма и в ней разные конструкции. Мы с двоюродным братом по ним лазили, играли, собирали какие-то железки.

Вся мамина родня и бабушка отправились вместе с заводом на Урал. Мы же не эвакуировались из Москвы из-за моей болезни, хотя уже собрали узлы, и разрешение на выезд было получено от завода «Динамо», где работал один из маминых братьев. Отца в армию не призвали по возрасту, но он записался в ополчение, в боях под Москвой его контузило, и он долго лежал в госпитале. Наша семья осталась и, возможно, к счастью, потому что у возвратившихся из эвакуации случались проблемы с жильем. Остались мы не совсем одни, три сестры отца жили с нами в той же коммунальной квартире. Я ходил к ним в гости, в соседнюю дверь. Они ухитрились разместиться тремя семьями в двух смежных комнатах. Я был самый младший из двоюродных братьев и сестер и служил для них дополнительной игрушкой. И как-то раз веселый дядя Миша предложил: «А ты переселяйся к нам, только подушку принеси». Я тут же побежал к маме за подушкой, и всем было очень смешно.

День Победы я встретил в маленьком украинском городке Прилуки, где муж маминой сестры работал в военной комендатуре и куда меня взяли на лето подкормиться перед школой. Узнав о Победе, местная ребятня, и я в их куче, захваченная общей радостью, прыгала и бегала по улицам города. А к началу учебы я вернулся домой и пошел в первый класс.

И все мое сознательное детство — это послевоенные годы. Общая бедность была настолько беспросветной и всеохватывающей, что давно уже стала естественным состоянием, особенно для нас, детей. Взрослые помнили предвоенную жизнь и могли сравнивать. Бабушкины рассказы об ее молодости и мамины воспоминания о детстве звучали сказкой. Получалось, что тогда тоже много работали, но было весело и еды хватало.

В общем, я и мои сверстники очнулись после войны и другой жизни не знали. Усилиями массовых средств информации нам привили неосведомленность, наивность и скромные потребности. Жизнь после войны продолжалась такой же убогой, но, несмотря на это, мои воспоминания очень светлые, потому что счастье молодости было внутри меня и оно преображало любые обстоятельства.

Не думал, не предполагал, что судьба вылепит из меня авиатора, и после окончания физического факультета я буду участвовать в разработках систем взлёта, навигации и посадки самолётов, вертолётов, космических аппаратов. Возможно, моя связь с авиацией с младенчества и на всю жизнь была предопределена где-то «свыше».

Бомбоубежище

Киев бомбят. Вой сирен, небо в чёрных клубах дыма, взрывы, грохочущие на скорости мессершмитты, чёрные кресты на их крыльях. Киев бомбят с первых дней войны. Бабушка бежит по нашей улице, завернув меня в одеяло. Я выпростал голову из-под одеяла, вижу чёрное небо, кресты на крыльях низколетящих мессершмиттов. Мне 3 года и 8 месяцев. Бабушка бежит в бомбоубежище. С моей ноги падает туфля.

— Бабушка, туфля! — кричу.

Бабушка возвращается, поднимает туфлю и бежит дальше.

Дальше бомбоубежище. Женщины и дети. Строганные, неокрашенные столы и скамейки. На столах — крынки с молоком и кружки. Это, наверное, не первый день войны, как-то подготовились, но я запомнил только такую картину бомбоубежища.

Мобилизация

А ведь ещё совсем недавно была мирная жизнь. Каждое утро, очень рано, пока все ещё спали, на скамеечке у дверей квартиры, на лестничной площадке, молочница оставляла молоко, сметану, творог. Проснувшись, бабушка вносила всё в квартиру.

Совсем недавно, в прихожей стояли чёрные сверкающие сапоги — отец вернулся на побывку со сборов военных переводчиков. Уже веяло грозой.

Киев бомбили в первый же день войны. На следующий день началась мобилизация. Мои дяди, совсем молодые — 20 и 25 лет, уходили на фронт.

Абрам Наумович прошёл войну в морском десанте. Десантники высаживались с катеров в укреплённых вражеских районах под непрерывным огнём и в большинстве погибали. Марк Давыдович воевал в танковых частях, горел в танке… Оба дяди перенесли тяжёлые ранения, выжили, но оба стали инвалидами. Их судьбы драматичны, нетривиальны и, если достанет сил, я ещё расскажу…