Софья Богатырева - Серебряный век в нашем доме

Итак, “Развеселился наконец…” первоначально представляло собою восьмистрочное двухстрофное стихотворение с охватной рифмой. Убедившись в этом, можем пойти дальше и попытаться установить дату его написания.

Двухтомное издание 1990 года датирует стихи – осторожно, со знаком вопроса и оговоркой “датировка – предположительная” [164] Мандельштам О . Собр. соч. в 2 т. Т. 1. М., Художественная литература, 1990. С. 579. – 1914 годом; “Литературные памятники” – по списку рукой Н.Я. Мандельштам [165] Мандельштам О. Камень / Изд. подгот. Л.Я. Гинзбург, А.Г. Мец, С.В. Василенко, Ю.Л. Фрейдин. – М., Наука, 1991. – (Литературные памятники). – 1912-м; первая книга четырехтомника 1993 года – 1912-м и – в скобках, под вопросом – 1913-м [166] Мандельштам О. Собр. соч. в 4 т. Т. 1. М., Арт-Бизнес-Центр, 1993. С. 80. . Г.П. Струве и Б.А. Филиппов – вообще не датируют. В СИ указаны даты 1910 и 1909, причем видно, что Надежда Яковлевна колебалась, какую из них предпочесть. Судя по почерку (крупные цифры, соотносимые с крупными буквами, которыми записан текст), сначала появился 1910 год, позднее (цифры помельче) – 1909-й в скобках, а к 1910-му присоединился вопросительный знак, и наконец, 1910-й был подчеркнут, как наиболее вероятный.

Стихотворение пронизано духом символизма, его образы – голубь, алтарь, первосвященник – более знаки, чем реальность, что отодвигает дату его написания в доакмеистический период творчества Мандельштама, то есть не позднее 1912 года. Ямб с охватной рифмой (АВВА), как показал в своей работе “Эволюция метрики Мандельштама” М.Л. Гаспаров, характерен для стихов 1908–1912 годов, причем максимальное их количество (12) было написано именно в 1909-м. И 1909-й, и 1910-й – годы коротких стихов: средняя длина стихотворений соответственно 11 и 13 строк, затем они удлиняются [167] См.: Гаспаров М . Эволюция метрики Мандельштама / Жизнь и творчество О.Э. Мандельштама. Воронеж, Изд-во Воронежского университета, 1990. С. 337–338, 344. . Все это позволяет принять предложенную Надеждой Мандельштам датировку как заслуживающую внимания.

Разбор одной страницы из СИ кажется мне примером того, как можно было бы проанализировать каждое разночтение, предложенное “рабочим экземпляром” Надежды Мандельштам. В идеале хотелось бы видеть его факсимильное издание с подробным постраничным комментарием.

Задолго до того, когда еще странно и неловко было о том говорить, отец предупредил меня: “Я хочу умереть дома”. В советской России все было трудно, даже вызволить на последние дни из больницы. Но удалось. Отец был дома, в полном сознании, которое затуманилось лишь однажды, накоротко, когда он позвал меня и спросил: “Это ведь рукопись Ходасевича?” В его руке был зажат край белой простыни.

После кончины отца я не сразу набралась мужества раскрыть папку “ВФХ”. Ту, огнеопасную, скучного картона с мягкими шнурками, сначала без всяких знаков, а потом отмеченную литерой “М”, “Мандельштам”, что одиннадцать лет находилась в третьем ящике левой тумбы отцовского письменного стола, содержимое которой ныне, после долгих странствий, покинуло наш континент, чтобы переместиться в подвальные хранилища библиотеки Принстонского университета, я открывала запросто с отроческих лет, поначалу тайком от взрослых, а потом легально на правах законной наследницы – собственноручное завещание Надежды Мандельштам там и лежало, прямо сверху.

Папка Ходасевича была другого обличья, возможно, ему когда-то и принадлежала: благородного вида, тисненая, темно-винного цвета с узором, она не гнулась и с трудом помещалась в скупом пространстве ящика письменного стола, изготовленного на мебельной фабрике советского времени. Такими же несовременными были и страницы – удлиненные, плотные – внутри папки и старинный, летящий почерк на них. Были там и листы с забавным штампом банка на обороте: отец рассказывал, что в нищие годы обитатели петроградского ДИСКа открыли в подвале дома по соседству с Елисеевским залежи таких бланков, несметное богатство для пишущей братии.

Постепенно тексты из папки Владислава Ходасевича обретали жизнь, переселяясь на страницы сначала журналов, позднее – собраний его сочинений. Впрочем, нет, первая, “полуподпольная”, с комментариями, закамуфлированными под интервью, без указания моего имени публикация из архива – два шуточных стихотворения Ходасевича, написанных для моего отца на пари, как раз появилась не в журнале, а в собрании сочинений [168] Ходасевич Вл. Собр. соч. Т. 1 / Под ред. Дж. Малмстада и Р. Хьюза. Ann Arbor, 1983. С. 259–260, 423–424. поэта, вышедшем в 1983 году в американском издательстве “Ардис” под редакцией Джона Малмстада и Роберта Хьюза, которые посещали Москву и которым я вручила копию. Я тогда жутко гордилась своей смелостью: по тем временам печататься за границей было еще небезопасно. А в России все началось с двух скромных колонок в феврале 1987 года, в пушкинском номере “Огонька” [169] Огонек. 1987. № 6. С. 18–19. – этот журнал в перестроечную пору завоевал необыкновенную популярность: помню длиннющие очереди к газетным киоскам в день, когда он выходил из печати, и традиционные для того времени вопли из хвоста: “В одни руки – по одному!” Мне тоже дали в руки один-единственный драгоценный номер, разрушив честолюбивые мечты о том, как я буду щедро оделять друзей дефицитом . Но, по-видимому, все, кому надо, разжились экземпляром: публикация из отцовского архива – несколько абзацев о Пушкине из не печатавшейся до тех пор статьи Ходасевича “Фрагменты о Лермонтове”, из его записной книжки, из конспектов лекций – была замечена и имела резонанс.

Позднее в том же году, если придерживаться хронологической последовательности, был извлечен и опубликован – на этот раз честь по чести, со вступительной статьей и комментарием – в “Вопросах литературы” текст доклада о Надсоне, прочитанного Ходасевичем 17 января 1912 года в Московском литературно-художественном кружке. Заседания кружка, знаменитые в московских интеллигентских кругах “вторники”, Ходасевич начал посещать еще в гимназические годы. “Сперва нелегально, потом на правах гостя, потом в качестве действительного члена” [170] Владислав Ходасевич . Московский Литературно-Художественный Кружок. Цит. По: Ходасевич Вл. Избранная проза. Нью-Йорк, 1982. С. 243. он регулярно бывал там с 1902 по 1917 год.

В архиве отца хранился беловой экземпляр, 30 страниц большого формата, переписанные частью рукой самого Ходасевича, частью – каллиграфическим почерком Анны Ивановны Чулковой, ставшей вскоре его второй женой. В тексте почти нет исправлений, лишь кое-где на последних страницах несколько строк вымарано, несколько слов вписано на полях. Любопытно, что среди этих немногочисленных вставок – последнее упоминание имени Надсона, словно бы автор заставляет себя и слушателей вернуться к теме доклада, объявленной в названии, но оставленной ради более интересных рассуждений и важных обобщений: тема беседы оказалась шире и значительнее ее предмета, а Надсон явился скорее поводом для разговора, чем его содержанием.