Софья Богатырева - Серебряный век в нашем доме

Посвящается картонному домику

Замечательно, что свой карандаш (а стихотворение вписано в альбом адресата карандашом) автор безжалостно называет бездарным, хотя – уравновешенным и тонным, хранящим изничтожаемую гармонию. Милое женское кокетство: на самом деле к своему творчеству Анна Ивановна относится серьезно и сочинения Софии Бекетовой ценит. 24 февраля 1916 года в приписке к письму В.Ф.Х. просит Бориса Садовского поискать в Петрограде книжку “Сад поэтов” и прочесть там ее стихи [238] В сборнике “Сад поэтов” (1916) были опубликованы стихотворения А.И. Ходасевич “Вечер” и “Сегодня небо и земля грязны…”. . “Смешно сказать, но меня это очень забавило”, – добавляет она, а 4 апреля 1919 года в письме тому же адресату, хотя сообщает, что стихов почти не пишет, подписывается наряду со своей фамилией псевдонимом: “дружески любящая Вас София Бекетова-Ходасевич” [239] Письма В.Ф. Ходасевича Б.А. Садовскому. Ardis, 1983. С. 32, 41. , следовательно, ощущает и позиционирует себя как поэта.

В приведенном выше шуточном стихотворении А.И., следуя примеру Зинаиды Гиппиус, о себе без должных к тому оснований говорит в мужском роде; верная ученица Ходасевича, пытается следовать за ним: если он очеловечил мышат из ее песенки, то она идет дальше, очеловечивая абстрактные понятия, пытается вдохнуть жизнь в стиховедческие термины. Увы, попытка так и осталась попыткой, до уровня поэтического произведения этот опыт дотянуть не удалось.

О Ходасевиче впрямую мы с Анной Ивановной говорили лишь однажды, собственно, заговорил мой муж, Константин Богатырев, когда мы в первый раз вдвоем посетили обитательниц квартиры на Зубовской: по статусу взаимоотношений я должна была его им представить. Я же при том лишь присутствовала.

– У вас были дети от Ходасевича? – спросил Константин Петрович (тут я внутренне сжалась, потому что как же было не знать столь очевидных вещей и как же я ему о том не сказала?!)

– Упаси Бог, от него только лягушки, – живо откликнулась Анна Ивановна, всплеснув крошечными ручками коротко и быстро, совсем на другой манер, не так, как она это делала, растягивая имя “Са-а-аня-а”.

Тем не менее до конца своих дней она хранила верность памяти Ходасевича, только – не Влади, покинувшего ее мужа , а поэта Владислава Ходасевича. Вот тут она предстает более Софией Бекетовой, чем Анной Ивановной Чулковой-Ходасевич, пусть не яркой, но законной участницей, фигуранткой, как теперь выражаются, Серебряного века, которому принадлежала по рождению (сестра поэта), замужествам (жена сначала одного, затем другого поэта), по семейным связям и по роду занятий: служению русской литературе. “Бедное, легкомысленное и до ужаса преданное существо”, – говорит об Анне Ходасевич Надежда Мандельштам [240] Мандельштам Н . Вторая книга / Подгот. текста, предисл., примеч. М. Поливанова. М., Моск. рабочий, 1990. С. 121. . Насчет преданности – тут уж с ней не поспоришь.

Тон сохранению добрых отношений задал, с присущим ему благородством, Ходасевич: старался в меру сил смягчить горечь разрыва и сделать его для Анны Ивановны неунизительным. Не хочется верить, да думаю, можно и не верить Надежде Яковлевне Мандельштам, когда во “Второй книге” она со вкусом рассказывает, сколь пренебрежительно в их присутствии отзывался В.Х. об Анне Ивановне, так что “Мандельштам <���…> поморщился” [241] Там же. . Владислав Ходасевич был человеком хорошо воспитанным (в ином контексте можно было бы назвать его “джентльменом”), трудно себе представить, что он мог бы опуститься до такой пошлости, как насмешки – на людях! – над покидаемой женой, в данном случае не важно, любимой или нелюбимой. Нет, не похоже, в его поколении и в его кругу подобное не допускалось. С другой стороны, мы знаем, что Н.Я. вообще свойственно снижать оценки людей и их поступков как минимум на порядок. Ходасевич скрывал от Анны Ивановны намерение уехать за границу с Ниной Берберовой, но ведь и Нина, единственная дочь, держала свои планы втайне от родителей. Когда же любовники оповещали о задуманном бегстве?! Недаром Ольга Форш, в то время близкий друг Ходасевича и ближайшая его соседка по Дому искусств, назвала их отъезд “умыканием” – об умыканиях заранее не сообщают. Уезжали-то не навсегда, прощались не на веки вечные! Вот ужо вернемся, тогда и повинимся-объяснимся, а сейчас как бы не сглазить, как бы не помешали, как бы не сорвалось, как бы “наверху” не передумали – сколько таких случаев известно…

Попытка объяснения – письмо, адресованное Ходасевичем Анне Ивановне, выглядит не слишком привлекательно: претенциозное, жалостливое, чтобы не сказать жалкое, из категории “театра для себя”, да еще этот выспренний тон… Хороши лишь заключительные слова, искренние и сердечные.