Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала

Я врачам сказал: «А зачем вы меня собираетесь отправлять в госпиталь? Я тут в полковом ПМП (пункт медицинской помощи. — Ред.) отлежусь неделю, да и всё». Они: «Нет, может быть заражение». Да и не было там того оборудования, чтобы точно диагностировать все ранения. Осколков в меня попало много, с некоторыми из них я до сих пор хожу.

По докладам командованию боя этого вообще не было, а погибших расписали по разным дням. И в дивизию о бое никто не сообщил. В тыл нас пытались спешно отправить, чтобы мы ничего тут не наболтали лишнего. А перед отправкой специально предупредили, чтобы мы и там никому ничего не говорили.

Про меня быстренько сообщили во Владивосток, что я пропал без вести. И матери сразу об этом сообщили. Она побежала в дивизию, чтобы хоть что-то узнать. А там руками разводят — мол, сами ничего не знаем. Где, когда, при каких обстоятельствах — никто сказать ей ничего не мог. Получилось, что мы ещё воевали, а нас уже заживо похоронили.

Маме я позвонил уже из Ростова, из госпиталя. Денег у меня вообще не было, никаких документов тоже не было — ведь свои я уничтожил. Поэтому бесплатный звонок был всего на пару минут. Получается, что мама узнала, что я жив, только через две недели после первого сообщения о том, что я пропал без вести. Она до сих пор особо не рассказывает, что она пережила за эти дни…

Мне потом брат говорил, как мама меня вымаливала. Молилась за меня постоянно и дома, и в храме Святителя Николая Чудотворца. И когда бой только начался, я сразу вспомнил именно о маме. Почему-то подумал, что есть дела, которые не сделаны. Можно было бы и исповедоваться в храме, и причаститься. Ещё подумал, что вряд ли уже будет такая возможность. Мысли о том, что мы выживем, ни у кого не возникало. Ведь обстановка была такая, что выжить было совершенно невозможно. Мы сами на себе поставили крест. И решение приняли простое: будем биться до конца и постараемся утянуть с собой как можно больше «духов».

Но мысль о чуде, что Бог может всё, тоже в глубине души была. У нас ведь все бойцы были верующие. Причём до войны на зимних квартирах крестики носить бойцам не разрешали. Они, конечно, их носили всё равно, но это не приветствовалось. А в училище я один из первых надел крестик. И из-за этого у меня было столько неприятностей! Это было ведь в 1990 году. В то время начал подниматься интерес к религии. Правда, одновременно с этим всплыла всякая муть: и магия, и Кашпировский. Но мы с Валерой Рыбкиным как-то сумели сделать правильный выбор. Крестила меня мама в детстве, она всегда в Бога верила. И у нас, и у сестры маминой в доме были всегда иконы.

А вот здесь, на войне, мы уже никому не запрещали выражать свою веру. Мы часто сидели в засадах, где есть возможность поговорить друг с другом. Особенно часто и много я разговаривал с Витькой Решетниковым. Могу точно сказать, что мы воевали за веру православную, за Андреевский флаг и честь флота. И также могу сказать, что за конституционный порядок в государстве (тогда именно так называлась основная цель чеченской военной кампании) тогда из нас не воевал никто точно.

Сперва меня привезли в госпиталь в аэропорту Северный под Грозным. Здесь оказали помощь уже по-настоящему. Госпиталь оборудован был прилично, завезли новое оборудование. Там я пробыл всего два или три дня. Но как я ни рвался назад, к своим, меня всё равно законопатили в Ростовский госпиталь. А тогда был такой порядок: те, кто попадал в Ростов, все до единого ехали на зимние квартиры. Но в Ростове я оказался не сразу: сначала «чёрным тюльпаном» (самолёт с телами погибших. — Ред.) во Владикавказ, а оттуда, тоже «тюльпаном» — в Ростов. Все эти перемещения заняли две недели.

Сейчас я уверен, что меня услали в Ростов потому, что пытались как-то замять дело с самим боем. Ну как можно было отправлять меня в Ростов вообще без документов! И когда я уже из Ростова летел во Владивосток, то на руках у меня была смешная бумажка, похожая на мандат времён Гражданской войны. Листок без фотографии…

Конечно, в Ростовском госпитале лечение было. Но само лежание действовало на меня угнетающе. Я вырос в медицинской семье и понимал, что последствия будут потом. А сейчас я могу не просто служить, но и воевать. Ведь ходил я сам, только прихрамывал немного. Написал рапорт, чтобы меня отправили либо к своим в Чечню, либо в дивизию. Отправили в дивизию. (Через несколько лет я пару раз терял сознание — это последствие контузии. В то время я учился в военном университете. Естественно, я эти случаи скрыл, потому что иначе меня сразу бы отчислили. И ещё я стал заикаться. Борюсь с заиканием до сих пор. Но при сильном волнении всё равно оно проявляется.)

В ростовском госпитале я встретился с Олегом Малыхом из нашего полка. Домой мы полетели вместе. Возвращались очень весело. Денег у нас почти не было, только Олегу прислали сколько-то. Олег лежал вместе с контрактником, который был из Ейска. Он нас пригласил к себе на недельку погостить. Дня через четыре мы из Ейска вернулись в Ростов и полетели уже во Владивосток. Топлива было мало, и для дозаправки самолёт сел в Сочи. Там мы и познакомились с бизнесменом из Приморья. Мы летели в форме. Он: «О, ребята, вы с войны! Сейчас я всё организую!». Накупил шампанского, вина, фруктов. Выкупил билеты на четыре последних ряда в конце салона, мы опустили спинки кресел и устроили там огромный стол. Стюардессы только успевали нам вино и закуску подносить.

Олегу он на память часы дорогущие подарил, с себя снял. Дал денег с собой (у нас деньги на такси появились!). А ещё в Сочи он нашёл продавца цветов и говорит: «Чтобы девяносто девять роз были до отлёта! Одна нога здесь, другая — там!». Тот пулей куда-то слетал и привёз в аэропорт огромную охапку свежих роз. Это был букет для моей мамы.

Во Владивостоке в форме, в берете, с огромной охапкой цветов я пришёл к маме в больницу, где она работала. Она не знала, что я прилетаю. Ей позвонили с проходной и говорят: приходи, для тебя есть что-то срочное. Вот так я вернулся с чеченской войны…

В ноябре 2014 года законодательно была установлена новая памятная дата — День Неизвестного солдата, который будет ежегодно отмечаться 3 декабря. В официальных документах сказано, что «этим законом увековечивается память, воинская доблесть и бессмертный подвиг российских и советских воинов, погибших в боевых действиях на территории страны или за её пределами, чьё имя осталось неизвестным».

Почему возникла сама идеи установления нового памятного дня? Дело в том, что до сих пор на территории России и за её пределами остаются лежать непогребенными безвестные останки многих наших воинов, сражавшихся за Родину. Если говорить о Великой Отечественной войне, то, по официальным данным, пропали без вести и попали в плен 3 396 400 военнослужащих, а вернулись из плена 1 836 000 человек. То есть судьба около полутора миллионов советских солдат и офицеров до сих пор неизвестна…