Сергей Галицкий - Из смерти в жизнь… От Кабула до Цхинвала

Решение креститься я принял сам. Душа требовала какого-то контакта не только человеческого. И дело не в том, что не хватало личных душевных сил. И в концлагерях люди выдерживали. Но когда ты вступаешь в контакт с чужим, да ещё таким концентрированным горем, оно тяжелее, чем личное.

Я могу свидетельствовать: после крещения мы с Андреем в этих страшных условиях остались живыми и, по большому счёту, неповреждёнными душевно. А предпосылки к тому были. Да ещё какие!

Больше всех в этой ситуации страдали солдаты-срочники. Их нам откомандировывали из обычной части. Они выполняли вспомогательную работу: это отнеси, то разгрузи. Отцы-командиры опекали их очень плотно и не давали расслабляться. По крайней мере один из них с психозом ушёл в «жёлтый дом».

Особенно мне врезался в память День защитника Отечества 23 февраля 1995 года. Так уж совпало, что на время моей командировки пришлось несколько праздников: Масленица, 23 февраля, 8 марта. В эти дни мы пытались хотя бы на полдня меньше поработать, чтобы по-человечески за столом посидеть. Накануне 23 февраля мы попросили родственников, чтобы они в праздничный день поменьше занимались своей скорбной работой. Они ответили: «Вы на нас не обращайте внимания, а мы будем заниматься своим делом». Они даже солдатика отпустили, и на кнопку в этот раз нажимал кто-то из родителей. А мы в это время сидели за праздничным столом за стенкой.

Праздник есть праздник. Все выпили. Несмотря на смертельную усталость, народ за столом постепенно оживился, стал говорить громче. Потом кто-то даже запел какую-то застольную песню. Андрей Ковалёв, который так и не оставил вполне родственников, время от времени заходил к нам и говорил: «Перестаньте смеяться, перестаньте песни петь…». Уж очень дикое несоответствие было между этими происходящими всего в нескольких метрах друг от друга событиями. Но тут в самое сердце нас поразили сами родственники погибших. Они услышали слова Андрея, зашли к нам и сказали: «Ничего, ничего. Вы нам не мешаете…». Это какой же душевной чуткостью надо обладать, чтобы в такой момент за своим неизбывным горем не забыть про других людей! Думаю, эти свойства нередки для русских людей. Хочется им низко поклониться…

Тем, кто находился на переднем крае, приказы командования нередко казались безрассудными. Часто таковыми они и являлись. Но приказы не обсуждают, а выполняют… И ценой нечеловеческих усилий и огромных потерь бойцы всё-таки выполняли поставленную задачу. Вечная память павшим, честь и слава живым!

С Героем России полковником Алексеем Николаевичем Махотиным из Санкт-Петербургского отряда спецназа Министерства юстиции «Тайфун» мы познакомились несколько лет назад. Мы нередко встречались с ним на спортивных соревнованиях, посвящённых памяти погибших бойцов отряда «Тайфуна». Отряду пришлось участвовать в самых значимых событиях Первой и Второй чеченской военных кампаний. «Тайфун» штурмовал Грозный в декабре 1994 года, освобождал Дагестан в августе-сентябре 2000 года. И никогда бойцам отряда не забыть трагические события марта 2000 года, когда они оказались в самом пекле боёв в селе Комсомольское. Тогда ещё подполковник Махотин командовал сводным отрядом Минюста, который наступал на позиции боевиков на самом опасном направлении — вдоль реки Гойты. За две недели кровопролитных боёв сводный отряд из ста человек потерял десять погибшими и более двадцати ранеными, но задача была выполнена.

Рассказывает Герой России, полковник Алексей Николаевич Махотин:

— В августе 1999 года командир нашего Санкт-Петербургского отряда спецназа Министерства юстиции «Тайфун» ушёл в отпуск. Я остался за него исполнять обязанности командира отряда.

Шестнадцатого августа я должен был ехать в Воронежскую область — маме исполнялось семьдесят лет. И тут пятнадцатого числа приходит телефонограмма: «В течение суток экипироваться и прибыть в Москву на аэродром Чкаловский для отправки на Северный Кавказ». Мы со вторым замом решили тянуть жребий, кому ехать. Ехать хотели и он, и я, но кто-то из нас должен был остаться на базе отряда в Санкт-Петербурге. Повезло мне. Но если бы даже жребий выпал ему, я бы всё равно поехал сам. Воспользовался бы своим служебным положением, отменил бы и демократию, и результат жеребьёвки.

Причины такого моего рвения можно было отыскать в недавнем прошлом. Дело в том, что я в Первую чеченскую кампанию был в Чечне в составе питерского СОБРа (специальный отряд быстрого реагирования милиции. — Ред.), и после её окончания у меня осталось ощущение какой-то незавершённости.

После Первой кампании всё тяжёлое оружие, скопившееся в от ряде «Тайфун», сдали на склад — мы же не армия. Остались только автоматы, ручные пулемёты Калашникова и снайперские винтовки. Хорошо ещё, что подствольников (ГП-25, подствольный гранатомёт автомата Калашникова. — Ред.) было много, почти у каждого второго. Они нас потом здорово выручили.

К середине августа 1999 года изо всех подразделений Минюста в Дагестане собрали человек четыреста. После того, как туда прибыли мы, нас с ещё двумя отрядами отправили в Хасавьюрт. И мы разместились в тюрьме. Обстановка в округе была неспокойная, здесь проживало много чеченцев-акинцев, которые при случае могли бы сыграть роль пятой колонны. Тут мы начали переживать: «Вот как нам не повезло, не придётся участвовать. В тюрьме этой всё самое главное просидим».

До нас тюрьму охранял только волгоградский отряд спецназа ГУИН (Главное управление исполнения наказаний Министерства юстиции. — Ред.). На усиление прислали наш отряд и отряд из Тулы. Волгоградцы разместились в административном здании, но больше места там не было. Можно, конечно, было расположиться во дворе, под навесом — погода стояла тёплая. Комизм ситуации был в том, что так или иначе одному из отрядов доставались только тюремные камеры. Нам выпал жребий выбирать. Естественно, что мы выбрали навес во дворе. Тульские ребята заняли камеры. Только тот, кто работает в системе ГУИН, может по-настоящему оценить, что для нас это значило. Смеялись все от души. Как гласит русская народная пословица: от тюрьмы и от сумы не зарекайся.

В тюрьме было несколько сотен заключённых. Мы должны были оборонять этот объект, чтобы предотвратить возможные попытки боевиков освободить своих. Наверняка среди заключённых были не только обычные уголовники, но и пособники боевиков. Но если бы пришлось оборонять тюрьму в случае нападения, это было бы очень сложно, ведь совсем рядом находились жилые дома и сады.

По мере возможности мы укрепили въезд мешками с песком, на крыше оборудовали огневые точки, но понимали, что в случае нападения держать эту тюрьму нам было бы очень тяжело по объективным причинам: не приспособлена она была для обороны от нападения извне. Поэтому, когда поступил приказ выдвигаться в сторону гор, покинули мы это место без сожаления.