Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Вряд ли взрослый человек может себе представить, что испытывает ребенок, выходя и входя в подъезд, у которого убили папу. Со временем все забывается, особенно в детском возрасте, но первое время не вспоминать об этом невозможно. Только Богу известно, какие изменения претерпевает детская психика от такого ежедневного напряжения, причем в одно и то же время, какой след оставили эти мысли, появляющиеся при виде цветов, под давлением взглядов соседей, при слезах, стоящих в постепенно пустеющих глазах матери, полных печали и переживаний!

Главная, почти никогда не умолкающая, тема — расследование смерти родителя. Фамилии Ческис, Волошин, Галушко и другие, запомнились как колыбельная и таблица умножения — своей одержимость Надежда не давала затянуться стареющей ране на сердцах своих чад, страстно нанося рядом следующие…

Дни рождения, праздники, юбилеи насильно для Кати и Георгия начинались с поездки на кладбище на могилу к отцу — так сложилось. По-другому видеть эту жизнь Надежда не могла, по-другому не получалось и у ее детей.

На майские праздники в 2004 году мать смогла вывезти детей в Париж, чтобы хоть как-то отвлечь от подобного невеселого бытия. Важность для детей этого события сможет оценить только человек, долго добивавшийся цели и наконец, достигнув ее, показывающий результаты окружающему миру. Естественно она хотела показать детям те места, где ступала нога отца, где прошли одни из самых счастливых мгновений и ее жизни.

В первый вечер поездки мать озвучивала программу на завтра:

— Завтра пойдем на мост Александра Третьего, потом — на могилу Наполеона… — Георгий сморщившись, не стерпел, предполагая другое:

— Мам, ты замучила уже по кладбищам в Москве таскать!.. — Взрослые часто ориентируются на свои интересы, полагая, что мыслимое ими полезнее, что цели должны соответствовать желаниям других, и уж точно: кто как не мать знает, что нужно ее чаду. Но что же было делать Наде, в сердце которой до сих пор существовал живой Тимурище, подчас занимающий даже уголочки, предназначавшиеся дочери и сыну.

Она не могла поделиться с ними болью, они же были не способны разделить её жажду мести, уверенная, что такое отношение нормально, постепенно, не замечая, создала подобие культа, во многом даже не соответствующее настоящему Тимуру. Не то чтобы вдова забыла, каким он был, или приняла желаемое за действительное, совсем нет, страдающий страстью человек, испытывающий это чувство и после смерти предмета своего обожания, не перестает видеть только хорошее, вспоминая только приятное, оставляя в забвение ранящее.

О нехорошем и не вспоминалось, не говорилось, а значит, замалчивалось, создавая обманчивый образ совершенно идеального человека. Если бы дети задумывались глубже, то наверняка иногда натыкались на возникающие противоречия принимаемых отцом решений, но разве это интересно, или может ли подобное интересовать любящее потомство?! Да и потом: то, что касается отношений между двумя, не относится к сфере интересов остальных. Если жена способна простить измену мужа, то какая разница, что об этом думает другая масса людей! Кто не без греха?!

Если она оказалась не способной простить сделанный выбор, приведший к смерти, но при этом продолжает любить, может ли это быть осуждаемо кем-то?!

Да, Тимур Хлебников был человеком со сложным характером, способным на супружескую измену; принимал решения, противоречащие семейному благополучию, его эгоизм мог возвышаться и над чувствами, и над интересами жены и детей; рабочие моменты его деятельности, увлекшие его сознание и разум, могли опережать раздумья о настоящем и будущем самых близких и жизненно нуждающихся в нем людей, но это и был он — человек, которого любила Надежда: настоящим, не идеальным, не всегда только ее, но по своему любящий, даже больной ей, пусть не каждый раз справедливый с ней, такой, каким он впервые овладел ею, такой, какой был ей нужен и составлял настолько огромную часть ее жизни, что уйдя, оставил только тонкостенный сосуд, опустевший, остывший, еле живой.

Могу сказать, что он был честен по отношению ко всему остальному миру, в его слове никто не сомневался, на его помощь рассчитывали и не ошибались, а друзья, кажется, не разочаровывались. Большинство мужчин скажут: так и должно быть; большинство женщин встрянут в спор, и обе стороны будут по своему правы… Господь знает каждого — каждого и судить будет!..

Такой она подходила к суду, такой чувствовала саму себя, несмотря на это живя для детей, кажется, даже не замечая и не осознавая последнего, следуя животным материнским безусловным инстинктам, часто ведущим прямее и надежнее, старающегося изо всех, сил родителя…

И снова я хочу, чтобы читатель увидел… не прочитал, а именно увидел мысли вдовы, какими она сама их помнит. Она пишет, будто показывает их только одному, самому любимому и родному человеку — своему мужу, с уверенностью — он узнает:

«Я знаю, что жизнь — короткая дорога. Но эта короткая дорога может быть широкой или узкой! Это зависит только от меня.

Ревность…. Может быть, грех. Неуверенность в себе. Недоверие… Все что угодно. Я — о себе сейчас. Я ревновала мужа к столбу, мимо которого он проходил, при этом пытаясь не замечать действительные причины для ревности. Даже к Эйфелевой башне, которой он восторгался, я ревновала. К Норе — его маме, потому что это единственная неповторимая женщина в его жизни, как он говорил. Ревновала к чашке, из которой он пил кофе каждое утро. И когда он пил кофе — он балдел от этой чашки. Однажды Тимур сказал мне: «Женщина у мужчины не может быть единственной! Но она может стать ЛУЧШЕЙ». Я знаю, что я была лучшей! Но мне хотелось стать и единственной… Была ли я единственной? Не уверена. Не знаю… Знаю! Но это только мое дело!..

Не искала никогда компромата — боялась: а вдруг найду?! И что тогда? Устроить скандал? Итог? Если он узнает, что я знаю, и не ушла при этом… Значит, я приняла факт измены?.. Я не могу себе признаться в этом!.. Я до сих пор ревную его… мертвого уже 21 год… даже к дереву, которое растет над его могилкой.

Любовь для меня — это бог. Это основа существования. Это главный двигатель… воздух… вселенная. Вот я родила двоих детей. И когда мне их только давали в руки — я еще их не любила. Но я их уже жалела. Маленькое, безгранично родное существо, «мое сердце», не умеющее сосать молочко, не умеющее его переваривать, боящееся всего… И я это незащищенное существо жалела. Такая, нет, не жалость… ЖАЛЕНИЕ — это старт любви.

Тимур был старше меня, сильнее. Но я его жалела! Жалела за то, что он меня ревновал. За то, насколько он был зависим от моей нежности, моего тепла…»

Любить — это жертвовать, жалеть, прощать. И это готовность отдать все! И жизнь… Если бы мне было дано право отдать свою жизнь вместо него — я не думала бы ни мгновения. Это было бы счастьем! К его ногам я положила всю свою жизнь. Я растила его детей. Я все праздники встречаю на его могилке. Я свой кусок мяса отдавала его собаке. Моя боль без него — это мой эгоизм. Мне без него плохо и больно. Ему ТАМ лучше. А мне ТУТ плохо! Но пока я ТУТ, тянусь к нему каждый свой земной день, отмеренный мне. Каждый мой шаг выверен его оценкой. Ему ТАМ все равно на его врагов. Но я ТУТ, и поэтому этим мразям обязана доказать: пока я ТУТ, он даже мертвый сильнее их…». Можно соглашаться не со всем, но она и не настаивает…