Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Перед самым судом, в самом разгаре подготовки к нему, Надю стал навещать преданный и всегда готовый помочь Иван Иванович Смольников. Бесспорно, для всех преступников он «мент»! Как говорится: и по характеру, и по образу жизни так и есть, но таких ментов и шпана уважает.

Его поддержка всегда была своевременна, составляла свой сектор ответственности в создаваемой обороне. Надо отдать должное всем представителям закона, общавшимся с Хлебниковой по долгу службы. Видя ее тяжелейшее состояние, понимая расшатанность нервной систем, маниакальную увлеченность ненавистью по отношению к Ческису и Пылеву Олегу, нашпигованные иногда появляющейся вдруг неуверенностью в уже почти состоявшемся возмездии, эти люди прикладывали огромные усилия в укреплении доверия к следствию, к самой себе, к своим силам…

Слова Смольникова звучали в унисон остальным:

— Надежда Юрьевна, если есть вопросы, проблемы, Вы говорите!

Приезжая, подолгу разговаривая с ней, он постоянно напоминал, как долго она шла к этому дню, а дойдя, дождавшись, добившись, обязана понять, что это уже победа! Ненавязчиво, исходя из своего опыта, наставляя, как себя следует вести на суде, он видел, что может быть по-другому. Это понимание не зароняло сомнений в успехе — зная вдову, опер осознавал: может она и потеряет сознание, испугается чего-то, может быть даже просто умрет со страха, но произойдет это уже после финиша, до которого вдова допрет по инерции.

Под конец Иван Иванович проговаривал скороговоркой, как бы отбивая самые запоминающиеся нотки саундтрека предстоящего просмотра «киноленты», давно всем известной:

— И не бояться их! Это они должны Вас бояться!

Он же ездил с ней на одну из последних встреч перед самим судом к Ванину и Рядовскому, как их коллега и ее товарищ. Смольников привык не просто жить работой, но переживать и сопереживать пострадавшим людям, ненавидя факты, криминал, лживый, надуманный романтизм преступности, надеваемый многими задержанными. Но по-настоящему вжился он только в одно дело, вжился так, что стал считать частью своей собственной жизни, Надежду принимал за родственницу, перенимая часть ее жажды возмездия на себя. Эти мотивы заставляли звонить ей почти ежедневно с одним и тем же вопросом:

— Ну что там, бляха-муха? Держитесь? Ну осталось совсем немного потерпеть!..

Как мы помним вдова не только по праздникам, памятным дням, но и по появлявшемуся часто желанию посещала могилу мужа. Была она и за четыре дня до назначенного уже первого заседания.

День ничем не выделялся, как и настроение, просто хотелось поделиться, сказать какая она молодец, услышать слова поощрения, хотя бы почувствовать их. Почти никто не разделял ее стремлений и усилий, хотелось, чтобы душа Тимурищи была хотя бы не против.

Присев, как всегда на гранитную скамейку, разложив у портрета незабвенного мужа любимые им при жизни мелочи, всмотрелась ему в глаза, всегда пронизывающие здесь насквозь всю ее сущность. Пробежал холодок, ему вторило тепло, что дало толчок словам:

— Ну вот, видишь? «Не лезь, не лезь…» — Сколько ты раз говорил об этом, даже в последней записочке написал… Ну так и никто не верил, даже наши близкие родственники и друзья. Меня жалели, смотрели как на раненого зверька, но не верили. А ведь получилось!.. Можно тебя попросить? Скажи мне что-нибудь. Приснись. Я давно тебя не слышала уже! Ну чем ты Там так занят? Тимурище, пожалуйста…

После посещения Ваганьковского кладбища прошло всего пара дней, суд приблизился совсем. Что эти оставшиеся дни по сравнению с почти вечностью — десятью годами! Навалившийся сон разбил мучения очередных суток на стенания дневные, разумные и ночные, подсознательные. Он «пришел» (Тимур) во сне. Так описывает Надежда Юрьевна это событие:

«Дергается ручка входной двери дома. Открываю. Стоит в какой-то странной одежде: из небеленого льна шаровары свободные и рубаха-косоворотка.

— Ты поменяла замки?

— Да. Наши ключи, у тебя которые были, следователи мне не вернули. Я поменяла замки. Кушать будешь?

— Нет, я в душ.

— Давай! Я пока позвоню друзьям, они придут… Они будут так рады тебя видеть!

— Не надо. Я ненадолго.

— Ну почему?!

— Принеси полотенца…

Вхожу в ванную. Шум воды. Все запотело, пар — воздух, как туман, Тимур за занавеской. Отодвигаю ее и хочу залезть под воду к нему, как раньше…

— Что ты делаешь?

— Я к тебе…

— Нет. Мне пора.

— Так быстро?

— Мне теперь к тебе очень далеко добираться.

— А ты вообще где? С кем ты там?!

— Ты здесь — без меня. А я там — с тобой!

— Не поняла…

— Подай полотенце!

И вдруг… я вижу его целиком, под водой, без одежды. Но ниже пояса — туман, пар. А грудь видна отчетливо. И на ней… висит его крест на цепочке. Мы покупали одинаковые — Тимуру большой и Георгию, поменьше. И я помню, что я этот крест ему положила с цепочкой в руку, когда он лежал в гробу. У Тимура был бабушкин старинный крест, крестильный. Но когда его бывшая жена вывезла всю квартиру, осознав, что он точно не вернется, прихватила и тот крест. Мы новый осветили, когда Георгия крестили, и Тимур его носил. Я подумала: «Но он же был в гробу в руке! А как он у живого на шее оказался?!».

Мне стало страшно. Я боялась его спросить, откуда у него крест.

— Тимур, у меня скоро суд.

— Да мне это не важно.

— Как это?! А для кого я это все делала?!

— Для себя.

— И больше ты мне ничего не хочешь сказать?

— НЕ САДИСЬ В МАШИНУ…

И он ушел…»…

Внешне Надежда Юрьевна Хлебникова в утро дня, которому предшествовал совершенно невообразимый и невероятный путь, была невозмутима, казалась спокойной, лишь иногда, глядя на людей, словно ища, какого-то ответа, или, если точнее выразиться: что-то не расслыша, смотрела с надеждой, что повторят упущенное, хоть и не особенно-то и важное.

Так смотрят люди, находящиеся на грани сумасшествия, но знающие, что способны преодолеть путь до конца без ущерба для дела. Взгляд же этот, скорее, интуитивная попытка найти ту самую поддержку или подтверждение ее правоты, которую не замечали или не хотели замечать прежде. «Да, Надежда-мужественная, ты была права! Теперь нам стыдно, что мы, крепкие, волевые, не бедные, ничего не потерявшие, не стояли с тобой плечом к плечу в одном переднем полку, где обычно все гибнут. Прости нас, смалодушничавших, испугавшихся, не поверивших!».

Ничего такого на пути ей не попадалось, да она и не отдавала себе отчет, думая совсем о другом. Конечно, все эти десять лет можно было кричать: «Кто Господень, ко мне!» — но многие ли откликнутся? И многие ли из откликнувшись в состоянии будут сделать то, что сделали левиты на призыв Моисея? А можно снять свои великокняжеские доспехи и надев боевую защиту рядового воина, встать в первый ряд передового полка, зная, что погибнешь в первых рядах, как это сделал Великий князь русский Дмитрий Иванович Донской, дабы поднять дух русского воинства…