Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Таким жена увидела мужа… мужа, которого больше нет… Вот это «нет» она до сих пор и не принимает! Фотография из материалов дела

Внезапно в сознании начали проявляться знакомые лица — соседи. Все взгляды, устремленные на ее, говорили о том, что все это напрямую касается ее, но надежда и здесь не сдавалась: «А может тому виной мой внешний вид?». В поле зрения попал дядечка из угрозыска, пытавшийся взять ее за руку. Внезапно она поняла, что кричит ему, дергая за ручку дверцы автомобиля со стороны пассажира:

— Откройте мне дверь! — Милиционер смотрел на нее, прося кого-то опознать… Пыталась заглянуть в машину с правого крыла [62] «Жигули» стояли носом к подъезду, и когда Надя вышла — машина, расположенная капотом к стене, находясь правее подъезда. . Не открывается! Рука не отрывается от ручки, конечности не слушаются, внезапная мысль «открыть любой ценой» толкает на удар лбом в боковое заднее, простреленное окно, поскольку одна рука занята, вторую крепко держат! Удар ничего не дал, но, поскользнувшись, она уперлась лицом в стекло, через которое открылась неожиданная картина: чуть сбоку со спины склоненная набок голова Тимура. Этот шарф на как всегда распахнутой груди, которым она несколько минут назад обматывала Тимуру шею… Дядечка вопрошая, кричит:

— Он? Он?!.. — Злые фразы сыплются то вслух, то про себя — ни до него, ни до кого… ни до жииизниии: «Да не буду я тебе отвечать! Отстань!». Он тянет ее за рукав халата. «Не на ту напал!» — Надя выдергивает руку, рукав спускается — под халатом ничего нет! «Плевать!» — с этим словами, ничего не чувствуя, мало что понимая, не отдавая отчета о происходящем вокруг, только Тимур и она — другого мира нет, а если и есть, то он не важен! По снегу босиком Хлебникова оббегает машину сзади, к месту водителя. Кто-то кричит «дядечке»:

— Ты чего ее полуголую вывел?!..

«Идиоты! Я сама пришла! Ну почему снег? Зачем столько народа? Тимурище завтра уезжает, а я… Господи, что он скажет, когда узнает, что я вот в таком виде здесь, с этими людьми… Автоматчики, люди, камера… Где мой сын?… «Буся»! Ах да, я оставила его с… с каким-то военным… или нет? С милиционером! А откуда они здесь? Что я скажу Тимуру? Наша машина здесь, взломанная, дверь на распашку… кто-то сидит за рулем? Эти придурки сказали, что его убили, но он не может… Он не может так поступить со мной!.. Кто сказал, что мороз, какой мороз — я ничего не чувствую! А раз не чувствую, значит сплю. Какой ужасный сон!» — Надя, не желая тормозить хаотически сталкивающиеся мысли, каким-то вторым, дублирующим основной, разумом разбирала медленно и глухо реалии, как пробирающееся сквозь теплые подводные течения холодное: «Нет, мороз должен быть, он разогревал двигатель — сейчас зима. Не чувствую, да и хрен с ним со всем, лишь бы он не замерз! Надо подойти к распахнутой двери машины… Нет, нет, нет!.. Я не хочу, я не могу! Тимурище, ты же должен бы уже уехать! Кажется, я единственная, кто работает разумом — эти другие мысли не мои, они сумасшедшие! Это их мысли, но какие навязчивые. Да это Тимур!.. Ты ранен — это факт! Господи, сколько крови! Почему ему не оказывают помощь?! Ничего, дорогой, я здесь… Сейчас, сейчас, милый! Сейчас я им всем покажу, я всех подыму на ноги, врачей, клиники, конечно в Германию — там все сделают, кровь купим…».

Все ближе и ближе, она приближалась ближе, несмотря на сопротивление со стороны «дядечки» и еще кого-то с ним: «Что это? Льдышечки на голове Тимура? Нет… Аааа… — это… какие-то кусочки косточек. Маскировка? Хотят представить его раненным? Странно — волосики вокруг кусочков шевелятся… — я гладила их сегодня ночью, целовала их сегодня утром… Хм, уже появились седенькие… Шевелятся — значит живой!!! Какие-то дыры… Откуда они? Точно живой — из них вытекает… Что это? Какой-то жир? Хрень собачья, оттуда только мозги могут вытекать!» — она никогда не видела мозгов! В мясном отделе, в магазине, впрочем… но там они выглядели по-другому…

«Это точно мозги! Умные мозги моего мужа. Купим!.. Нет, мать твою! Мозги купить нельзя, а как же!..» Встрепенувшись, почувствовав невероятный прилив сил, Надя крикнула:

— Где скорая?!.. — Потом говорили, что этот показавшийся ей крик, был настоящим рычанием. Люди, испугавшись, отступили, ненадолго растерявшись. Никто не отвечает. Рычание продолжалось:

— Идиоты, что ли?! Где скорая?.. — Этих моментов всегда ждут журналисты, для них это настоящий деликатес, чем больше в нем крови, костей, страданий, подобных трагических мгновений, тем больше слюны течет с уголков рта. Не удивительно, ведь не сами они поедают эти эмоции — ими питаются припадающие к экранам миллионы зрителей, голодных на зрелища, забывших о душе и человечности. Мы убивали, вторые снимали, третьи наслаждались, глядя на экраны, лишь некоторые соболезновали. Часто слышалось: «Так ему и надо! Понаехали тут!».

Всегда обозленные на жизнь, стечениями обстоятельств, своими глупостями, слабостями, ошибками, в которых винят других, находят они, во что смачнее выкрасить чужую трагедию. А ведь несчастны и первые, и вторые, и третьи, и они сами. Господи милостивый, дай нам разум это понять и сил исправить!..

На извергающую рыки Надю «наезжает» камера с логотипом «Дорожный патруль», а она не обращая на нее внимания, в праведном гневе рычит: «Этих успели вызвать, а скорую — нет?! Дебилы!!!». Лезет в машину, садясь верхом на застывшего супруга, дуреет от запаха, почти теряя сознание. Дрожащие руки, по-прежнему вырывающийся хрип, уже смешанный с пробивающимся сквозь него рыданием… Хрип — ни слез, ни вздрагиваний — вся оголенный нерв, оскалившийся, гневный, ненавидящий. Пытаясь собрать кусочки быстро замерзающего вещества, выпирающего из зияющих выходных отверстий ран на голове — мозгов, она старательно вминает их обратно, с одной мыслью «не потерять ничего, возместить их невозможно!.. Все, все обязательно нужно вложить на место, чтобы врачам было легче… Ничего, Тимурище, если что, я отдам свои!»

Неожиданно, с каким-то неприятным хрустом, и чуть слышным скрежетом, не очень твердого вещества, треснутые кости черепа «ломаются» в ее руках под кожей, как-то неуверенно обтягивающей голову, пальцы проваливаются внутрь, проходя сквозь отверстия ран, неожиданно там еще тепло! Один глаз приоткрывается, выпираемый под воздействием толкающего его изнутри мозга, слышится стон: «Это он! Конечно, его можно оживить, он не может умереть — это же Тимурище!». Она, всматриваясь, вынимает из головы хладеющего трупа свои провалившиеся внутрь фаланги пальцев, черепная коробка двигается снова, словно живая. Но ведь так не бывает у живых! Вдруг Надя замечает в левой щеке огромную дырку, справа над височной частью такая же. Вокруг обоих торчат косточки: