Алексей Шерстобитов - И киллеру за державу обидно

Еще вечером, перед днем похорон, на кухню зашел Александр Калинин и, посмотрев на вдову, бессознательно мешавшую ложкой ребенку кашку, тихо произнес:

— Иди, Тимур тебя ждет… — Он привез гроб с телом, сделав это тихо и, как обещал, вовремя, хотя его и не хотели отдавать — криминальный трупп, кавказец… но под напором вынуждены были отдать, хоть и после закрытия.

Утро похорон началось с ним (Тимуром), продолжилось поездкой жены вместе с мужем в катафалке, как она потом сказала: «Везла закапывать его»… Надежда никого не узнавала из родни прибывшей из Грузии, глядя сквозь, не в состоянии сконцентрировать свой взгляд хоть на ком-нибудь, кроме него. Пока священник совершал обряд, вдова никому не позволяла приблизиться, опасаясь даже тени, падающей от подходящих — все никак не могла насмотреться на недавно еще живое лицо, закрытые глаза, будто сжатые, на деле склеенные или сшитые танатопрактиком губы [67] Специалист, восстанавливающий внешность трупа до состояния, достаточного для положения усопшего в открытый гроб. , три дня назад так страстно целовавшие ее последний раз…

Гроб закрыли крышкой еще в церкви, у могилы не открывали — ей казалось, он может замерзнуть…

Потом его переставили на специальные сани, сделанные на заказ на военном заводе [68] На них же скоро поставят и гроб с телом Влада Листьева. и повезли по дорожке, где не проходил автомобиль. Сани катились быстро, она изо всех сил спешила за ними, стараясь не отрывать руки от краешка гроба, будто держась за его руку…

Зурик подвел ее к краю могилы бросить песок, Калинин и он крепко держали, полагая, что она может броситься вслед за усопшим мужем. Но она и не собиралась…

Именно сейчас мать Тимура разорвала тишину погоста проклятием: — Пусть будут прокляты виновники твоей гибели!.. — И это стали последние слова, которые вдова слышала, прежде чем потерять сознание.

Все виделось происходящим в тумане, Надежда Юрьевна безотрывно смотрела на дверь банкетного зала, ей казалось, что вот-вот войдет он, закончив весь этот ужас. Уже у Хлебниковой дома, после поминок, Зурик незаметно положил на стол деньги, оставшиеся от оплаты за стол в ресторане, он… плакал. Со слезами же передал, что эта сумма за их с Тимуром вклад в создание «Найт Флайта», тем более, что последний и после регистрации СП решал многие текущие вопросы, так же шведы решили для детей назначить пенсию… В тот период, когда она временно не работала, будучи беременной (родить так и не получилось, плод не вынес гибели отца), а дома оставалось в то утро, после всех растрат, едва 200 долларов, эти деньги стали единственным, на что семья могла рассчитывать…

К сожалению, шведские учредители оказались много порядочнее тех, кто при жизни Тимура Илларионовича хотел казаться его друзьями. Прошло не так много времени и Александр Тобак вместе с Аверченковой Мариной, бывшей старшим менеджером клуба «Найт Флайт», устроенная по милосердному заступничеству Тимура Хлебникова на эту должность, по ее просьбам, в момент практически нищенского существования. Понимая, что протекающие через нее деньги, могут оседать в ее карманах, что и происходило по доверчивости шведских учредителей, она восприняла эту пенсию, как угрозу своего благополучия. Странно не понимать, что такая мерзость в поступках, вырастает, прежде всего, как оболочка своего сердца, в котором сразу же заводится гниль — рыба гниет с головы, а человек, страстями пораженный, раб их есть. Эти два «замечательных человека» решили, что мужу Надежды Юрьевны на Небесах деньги не нужны! Его жене и детям, тем более…

Вскоре после похорон Иван Иванович Смольников (опер, прибывший на «труп») повез Хлебникову на «Петровку» в техническую лабораторию делать фоторобот парня, осматривавшего входную дверь. Смольников просил позвонить, как только женщина почувствует себя способной это сделать. На следующий день, в первые часы свободного времени, она и сообщила об этом. На сей раз подробно рассказав о случившемся в день убийства, сидя на кухни, вдова и настояла на поездке.

Подъехав, оба вышли из машины где-то во дворе. Опер ненадолго оставил попутчицу в тупике глухого дворика лабиринта старых домов, куда-то исчезнув. Надю неожиданно охватил невероятный страх: «Ну надо же быть такой дуррой! Конечно, я же все рассказала… сама рассказала, что мои знания бесценны для следствия, а он в ответ посмотрел с прищуром, и только покачал головой. Хотя он же записывал в протокол… или не в протокол — я же подписала просто бумагу, а не заполненный бланк, который он вполне мог уничтожить… Еще с цветочками приперся! Вот дура! Как отсюда выбраться? Я ведь даже не представляю где я! Сейчас меня… сюда придут убивать…». Но он появился, так же неожиданно, как и исчез, приведя в кабинет, помог сделать фоторобот с техническим сотрудником, отвез домой, хотя по работе точно не обязан был с ней возиться.

Уже дома Хлебникова рассказала о мыслях, одолевших ее во дворах. Ответом был смех, сравнимый только со ржанием.

На что способен перенапряженный мозг человека — не смогут ответить и все вместе собравшиеся ученейшие психиатры. Возможности его бесконечны, ибо он, в том числе, и проводник из подсознания, глубины которого скрыты навсегда, недосягаемы нашему сознанию.

Поздний вечер «девятого» дня — а ведь не зря православная церковь заостряет внимание на третьем, девятом и сороковом — закончился, незаметно перейдя в ночь. Надя сидела на кухне с двоюродной сестрой Тимура, Кариной — с ней в этот период постоянно кто-то находился. Близкие, зная, что потеряла она вместе с мужем, опасались чего угодно. Это создавало массу проблем для друзей и родственников, но эта нервотрепка стоила того, что бы сохранить жизнь вдове, матери, человеку…

Они были втроем: Карина, Надя и… Тимур, на портрете, перед которым горела зажженная свеча. Слов не было, как и слез, слышалось только дыхание, то совсем незаметное, то близкое к стону в глубине груди — почти тишина, которую неожиданно разорвал телефонный звонок:

— Да…

— Можно Тимура Илларионовича?

— Его нет.

— А когда он будет?

— А кому он понадобился ночью?!.. — Голос был женский, что возбудило во вдове жгучую ревность, перекрывавшую все остальное. Трубку положили. Эти гудки и стали каплей, перебравшей меру разумного противостояния горю. Девять дней она держалась, теряя только сознание, без сна, отдыха, так и не осознав, и не прияв до конца произошедшее.

Случилась первая истерика. Без слез, сухая, как треск пробегающего разряда при коротком замыкании, выбившем предохранители. Вдова, встав на колени перед окном, взирая с возмущением с четвертого этажа на чистое темное, невозмутимое небо, громко крикнула, сквозь охватившее ее отчаяние: