Геннадий Прашкевич - Азбука вины

Я переводил стихи Ким Цын Сона, скорее, искал правильную интонацию. Потом мы искали эту интонацию вместе с Володей Горбенко. Восточная поэзия ближе к музыке, написание иероглифов — как создание партитуры.

Родился Ким Цын Сон 11 сентября 1918 года во Владивостоке.

С четырёх лет без отца, с десяти — без матери. В 1937 году разделил участь многих дальневосточных советских корейцев. Кто сейчас помнит Постановление СНК СССР, ЦК ВКП (б) от 21.08.37 за № 1428-326 «О выселении корейского населения пограничных районов Дальневосточного края в Среднюю Азию»? Ким Цын Сону повезло: высланный, он сумел каким-то образом поступить на иностранное отделение Кзыл-Ординского пединститута, и с 1946 года уже в Ташкенте преподавал родной язык в школе для корейцев. Там же в Ташкенте издал первые книги, и это действительно можно считать чудом: ведь до 1953 года высланные с Дальнего востока корейцы вообще находилось на положении спецпереселенцев.

Но времена понемногу менялись.

В 1955 году Ким Цын Сон вернулся на Сахалин.

В Южно-Сахалинске Владимир Сергеевич руководил единственной корейской газетой «По ленинскому пути». Даже для корейцев других путей в то время не существовало. Но в 1968 году по указанию первого секретаря Сахалинского обкома партии П.А. Леонова была закрыта единственная на весь остров корейская школа. «Если школу закрыли, кто в будущем будет читать нашу корейскую газету?» — спросил на партактиве Ким Цын Сон.

П.А. Леонову слова поэта не понравились. К тому же, по случаю двадцатилетия со дня образования КНДР в той же газете «По ленинскому пути» появилась ошибочная, на взгляд первого секретаря, статья, в которой якобы слишком возвеличивалась роль бывших корейских партизан. Из редакции Ким Цын Сон был изгнан. Чтобы прокормить семью, устроился завхозом в школьную столовую.

Все делали вид, что ничего особенного не произошло.

Иногда переводы стихов Ким Цын Сона появлялись в журналах «Дальний восток» (Хабаровск), «Байкал» (Улан-Удэ), «Сибирские огни» (Новосибирск). Даже в софроновском «Огоньке» прошла какая-то переведённая нами миниатюра.

Время от времени мы с Володей Горбенко приходили в небогатый, но гостеприимный дом Владимира Сергеевича. Загадочная корейская кухня, таинственные приправы, настойки, стихи. На корейском и на русском.

Впрочем, читая свои стихи, Ким Цын Сон только делал вид, что у него есть будущее. Он уже тогда знал, что умрёт завхозом. Это страшное тайное знание сохраняло его душу и никакой партийный секретарь, даже первый, ничего с этим поделать не мог.

Переделкино.

Дом творчества писателей.

В библиотеке выступает Август М. - поэт.

Длинные чёрные волосы, нервно кусает длинные ногти, смотрит на мир долгим невыразимо скромным взглядом. «Я пишу по-якутски и по-французски. Меня знают в Якутии и во Франции. Я многие годы живу почти в полной изоляции от мира. Целью творчества для меня является само творчество. Все великие творят ради абсолюта, ради вечности. Моя миссия: открыть людям глаза на главный двигатель мирового искусства — лепру. Я думаю, что искусство человеческое вообще порождено лепрой. Пройдя через лепрозорий, я понял, что проказа — это не болезнь, это состояние мирового духа. Все так называемые здоровые люди — больны».

«Прочтите свои стихи, пожалуйста».

«Да, сейчас прочту. По-французски».

«Понятнее будет, наверное, по-русски».

«Я не пишу стихов на этом варварском языке».

Голос из зала: «Ну, тогда прочтите по-якутски».

Поэт величественно отворачивается и перестаёт нас замечать.

Р.S. Вот странно, это всё напомнило мне роман Г. Шилина «Прокажённые».

В книжке библиографа А.В. Блюма «Запрещённые книги русских писателей и литературоведов. 1917–1991; Индекс советской цензуры с комментариями» (2003) о романе рассказано следующее. «Навестив заболевшего проказой товарища, Георгий Шилин был потрясён судьбой заболевших. Жизнь лепрозория и стала темой его романа, выдержавшего три издания в 1930–1931 гг. В колонию прокажённых, заброшенную на край света, приезжает новый доктор, явно психически ненормальный. Он зациклен на утопической идее — создать «Республику Прокажённых», собирает больных, произнося пространные речи. По его мнению, на земле нет иных классов, кроме двух: здоровых и прокажённых. В связи с такой расстановкой сил, доктор предлагает совершить революцию против здоровых, выбросить их из государства прокажённых, больные вполне управятся и без них! В этом исключительном государстве, развивает доктор свою идею, будет возведена своя культура, создано общество, выше которого нет, и не будет никакого другого. Там вообще не будет больше никакой классовой борьбы! К чёрту! Долой так называемых здоровых! Прокажённые всех стран, соединяйтесь!».

Поистине, под Луной ничто не ново.

Остров Линдос.

Огромный чудесный пляж.

На скалах выбиты огромные буквы.

«Просьба полиции — не заниматься любовью».

«В этом случае функция удваивается не в четыре, а в три раза!».

16 января 1987 года писатель Михеев выступал в Доме учёных.

Люди собирались неспешно, и мы с ним прошли в ресторан — выпить кофе.

«Я теперь фантастику не пишу, — вдруг покачал головой Михаил Петрович. — Мне знаний не хватает, Мартович. Фантастику должны писать люди, разбирающиеся в науке. Не знаю, как там у иностранцев, а у нас ты сам посмотри. Обручев — геолог, Ефремов — палеонтолог, Казанцев — инженер, Днепров — физик. Чтобы писать фантастику, надо иметь научный склад ума, Мартович, а я просто электрик. Перед Ефремовым, например, я просто робею. Это, по-моему, уже и никакая не фантастика. Просто очень знающий человек пытается разговаривать с тобой на своем особенном языке, предполагая, что ты этот язык понимаешь. Окончательно от фантастики, Мартович, меня отпугнул московский писатель Евгений Рысс. Прочитав мою «Тайну белого пятна», он так прямо и указал на какие-то там «дурацкие провалы» в Восточной Сибири. Я, конечно, не разбирался и не сильно разбираюсь в геологии, но Евгений Рысс убедительно доказал, что я действительно дурак».

Михеев вздохнул: «А геологам моя книга почему-то нравится».

«Я ведь рос сам по себе, Мартович. В тридцатые годы работал монтером в электроцехе в Бийске, писать фантастику даже не думал, зато с удовольствием сочинял стихи. «В фабкоме встретились шофёр и комсомолка». А однажды на свадьбу своего друга Кольки Снегирева, написал песню. «Есть по Чуйскому тракту дорога, много ездит по ней шофёров». Городская газета в скором времени разразилась статьей об ужасном состоянии алтайских дорог, о частых авариях, о плохой дисциплине. Да и какой может быть дисциплина у наших шофёров, если они поют такие песни? — спрашивал автор статьи, приводя строчки из песни о Кольке Снегиреве. Вот утром на работе я и услышал. «Михеев! В особый отдел!» Я шёл, Мартович, и у меня ноги дрожали. Из особого отдела в те годы куда угодно можно было отправиться. Ну, я вошёл, снял кепку. За столом особист в форме. Он долго и молча смотрел на мои оттопыренные уши. А я тоже молчал. Я, как только вошёл, увидел, что на столе перед ним лежит тетрадный листок с переписанным от руки текстом моей песни.