Брайан Стивенсон - Звонок за ваш счет. История адвоката, который спасал от смертной казни тех, кому никто не верил

– Чарли, я хочу убедиться, что у тебя все нормально, поэтому мне просто нужно, чтобы ты ответил на несколько вопросов. Договорились?

Я знал, что он меня слышит; когда я говорил, он поднимал голову и снова утыкался взглядом в то место на стене.

– Чарли, окажись я на твоем месте, я был бы сейчас очень напуган и обеспокоен, но хотел бы, чтобы мне кто-нибудь помог. Я хочу тебе помочь, понимаешь? – Я подождал ответа, но его не было. – Чарли, ты можешь говорить? С тобой все в порядке?

Он смотрел на стену, пока я говорил, и снова на свои руки, когда я закончил, но так и не произнес ни слова.

– Нам не обязательно говорить о Джордже. Нам не обязательно говорить о том, что произошло; мы можем просто поболтать о чем захочешь. Есть что-то такое, о чем ты хочешь поговорить? – Я делал все более и более долгие паузы между вопросами, отчаянно надеясь, что мальчик хоть что-то скажет, но он продолжал молчать. – Хочешь поговорить о своей маме? У нее все будет хорошо. Я узнавал, как у нее дела, и хотя она сейчас не может тебя навестить, с ней все будет в порядке. Она беспокоится о тебе.

Я думал, разговор о матери вызовет искру интереса в глазах Чарли. Когда этого не случилось, меня стало еще сильнее беспокоить состояние ребенка.

Я заметил, что с той стороны стола, где сидел Чарли, был еще один стул, и понял, что адвокатам, очевидно, полагалось сидеть на той стороне, а клиентам – на стороне, которую выбрал я, где был только один стул. Оказалось, я сел не на то место.

Я сбавил тон и заговорил мягче:

– Чарли, ты должен со мной поговорить. Я не смогу тебе помочь, если ты не заговоришь. Может быть, ты просто скажешь свое имя? Хоть что-нибудь, пожалуйста!

Он продолжал смотреть на стену. Я подождал, потом встал и обошел стол. Чарли не смотрел на меня, пока я двигался, снова вернувшись к изучению своих рук. Я сел на стул рядом с ним, наклонился ближе и тихо проговорил:

– Чарли, мне очень жаль, что ты расстроен, но, пожалуйста, поговори со мной. Я не смогу помочь тебе, если ты со мной не поговоришь.

Он впервые за все время отодвинулся к спинке стула, почти упершись головой в стену за нашими спинами. Я подвинул свой стул ближе к нему и скопировал его позу. Мы долго сидели молча, а потом я начал болтать всякие глупости, потому что не понимал, что еще можно сделать.

– Что ж, ты не хочешь говорить мне, о чем думаешь. Так что, полагаю, мне просто придется сказать тебе, что думаю я. Готов спорить, ты думаешь, что знаешь, что́ я думаю, – сказал я шутливо, – но на самом деле ты даже представить себе этого не можешь! Ты, наверное, думаешь, что я думаю о законе, или о судье, или о полицейских, или о том, почему вот этот вот молодой человек не желает со мной разговаривать. Но на самом деле я думаю о еде. Да, верно, Чарли! – продолжал я, дразнясь. – Я думаю о жареной курице и капусте, приготовленной с мясом индейки, и о запеканке из батата… Ты когда-нибудь ел запеканку из батата?

Никакой реакции.

– Ты, наверное, никогда не пробовал запеканку из батата, и это очень жаль.

По-прежнему ничего. Я продолжил:

– Я думаю о том, что надо бы купить другую машину, потому что моя ужасно старая.

Я подождал. По-прежнему полный ноль.

– Чарли, а сейчас тебе полагается спросить: «Насколько она старая, Брайан?» – и тогда я скажу, что моя машина настолько старая…

Он не улыбался и не реагировал; просто продолжал смотреть на все то же место на стене, и лицо его было застывшей маской печали.

– Как ты думаешь, какую машину мне следовало бы купить?

Я продолжал поток абсурдных мыслей, которые по-прежнему не вызывали никакой реакции у Чарли. А он продолжал сидеть, откинувшись на спинку, но, казалось, стал чуть менее напряженным. Я заметил, что наши плечи теперь соприкасались.

Через некоторое время я попробовал разговорить его еще раз.

Никогда я не держал в объятиях человека, который цеплялся бы за меня так крепко или плакал так отчаянно, как этот ребенок. Казалось, его слезам не будет конца.

– Давай же, Чарли! Что происходит? Ты должен поговорить со мной, сынок.

Я начал в шутку подталкивать его, пока он немного не наклонился вперед. А потом, наконец, почувствовал, как он привалился ко мне. Я воспользовался этим шансом и обнял мальчика за плечи, и его тут же начала бить дрожь. Она усиливалась до тех пор, пока он, наконец, не прислонился ко мне всем телом – и тогда начал плакать. Я наклонил голову, прижавшись щекой к его макушке, и приговаривал:

– Все нормально, все хорошо…

Рыдая, Чарли, наконец, заговорил. Мне не потребовалось много времени, чтобы понять: он говорит не о том, что случилось с Джорджем или его мамой, а о том, что произошло в тюрьме.

– Там были трое мужчин, которые делали мне больно в первую ночь. Они трогали меня и заставляли меня делать всякое… – Слезы струились по его лицу. Голос у него оказался тоненький и мучительно напряженный. – На следующую ночь они снова пришли и делали мне очень больно, – говорил он, и с каждым словом его голос звучал все ближе к истерике. В этот момент он впервые посмотрел мне в лицо.

– А вчера их было так много. Не знаю, сколько их было, но они делали мне больно…

Чарли так рыдал, что не смог закончить предложение. Он вцепился в мой пиджак с силой, какую я никак не мог заподозрить в этом хрупком ребенке. Я обнял его и стал повторять, стараясь сделать так, чтобы мой голос звучал как можно мягче:

– Все будет хорошо. Все будет хорошо.

Никогда я не держал в объятиях человека, который цеплялся бы за меня так крепко или плакал так отчаянно, как этот ребенок. Казалось, его слезам не будет конца. Иногда он вроде бы уставал, а потом все начиналось вновь. Я просто решил сидеть и обнимать его, пока он не перестанет плакать сам. Прошел почти час, прежде чем Чарли успокоился, и слезы перестали литься из его глаз. Я пообещал ему, что постараюсь сейчас же вызволить его отсюда. Он умолял меня не уходить, но я заверил, что вернусь в этот же день. Мы так и не поговорили о совершенном преступлении.

Когда я выходил из тюрьмы, во мне было больше гнева, чем печали. Я непрерывно задавал себе вопросы: «Кто в ответе за это? Как мы вообще могли такое допустить?!» Я отправился прямо в кабинет шерифа внутри тюрьмы, объяснил ему, жирному мужчине средних лет, что́ рассказал мне ребенок, и стал настаивать, чтобы его немедленно перевели в защищенную одиночную камеру. Шериф слушал меня с отсутствующим видом, но когда я сказал, что сейчас пойду к судье, согласился сделать это. Затем я снова пересек улицу и отыскал судью, который позвонил прокурору. Когда тот приехал в офис судьи, я рассказал им обоим, что в отношении этого мальчика были совершены противоправные действия сексуального характера и изнасилование. Они согласились перевести его в расположенное неподалеку учреждение для несовершеннолетних преступников в течение следующих нескольких часов.