Федор Монастырский - Земля, омытая кровью

Я подошел к группе раненых, завел разговор. Узнал среди них азербайджанца Гусейна Абдулаева — хорошего бойца, агитатора. У него были перевязаны голова и рука.

— Не повезло? — с сочувствием говорю ему.

— Да, товарищ полковник, — вздыхает Абдулаев. — Досадно, мало я еще фашистов перебил.

Хуциашвили, стоявшая рядом, мягко, но с суровой ноткой сказала:

— Ничего, Гусейн, за тебя друзья им добавят… А поправишься, вернешься в строй, продолжишь свой счет.

— Вернусь! Обязательно! — пылко ответил краснофлотец.

В это время разгрузка судов кончилась, и раненые пришли в движение.

Погрузить на этот раз удалось всех.

На палубе суетилась Хуциашвили, заботливо усаживая своих бойцов, поправляя повязки.

Вскоре суда отошли от берега. Мы с Пестряковым и бойцами, сопровождавшими раненых из разных частей, отправились назад. Пошли по оврагу, соединявшему берег с командным пунктом бригады.

Вдруг сверху донеслось знакомое зловещее гудение: снижаясь над берегом, мчались со стороны Анапы фашистские бомбардировщики.

— Ой, ой, что же это… Потопят наших! — закричала Хуциашвили, умоляюще кидаясь то к Пестрякову, то ко мне, словно мы могли чем — то помочь. Пестряков, остановившись, напряженно смотрел то на море, на уходящие суда, то на приближающихся стервятников.

И вдруг рокот моторов раздался в небе с другой стороны. От Геленджика навстречу врагу мчались советские истребители.

С замиранием сердца следили мы за вспыхнувшим над морем воздушным боем. Фашистские истребители, прикрывавшие своих бомбардировщиков, заметались в небе, увертываясь от огня наших ястребков и пытаясь атаковать их.

Наши и неприятельские самолеты с ревом, маневрируя, носились над берегом. Мы видели в небе дымки выстрелов. Но вот один фашистский бомбардировщик загорелся и, кружась, рухнул в море.

— Ура — а–а! — восторженно закричала Хуциашвили.

Больше фашистские хищники не рискнули продолжать бой и беспорядочно повернули влево. Теперь они надвигались на нас и было ясно, что где — нибудь тут сбросят бомбы. Мы поспешили к обрыву, в укрытие.

Враг заметил нас. Один из бомбардировщиков сделал заход над оврагом. Мы уже добежали до каменного карьера и бросились под своды вырытой тут пещеры, когда совсем рядом грохнула бомба. В наше убежище ворвались дым, пыль, комья земли, камни, но никто серьезно не пострадал.

Пестряков и краснофлотцы ушли в свои части. Кроме меня, в пещере остались штабной телефонист, притихший у аппарата, и писарь, составлявший сводку по донесениям из частей.

Пещера, а точнее говоря — ниша, обнаруженная нами под обрывом высоты, была устроена, очевидно, рабочими действовавшего здесь когда — то каменного карьера и теперь очень пригодилась штабу бригады. Тут мы оборудовали командный пункт, нередко здесь же и ночевали. Для меня это была уже третья «квартира» на Мысхако.

После высадки мы с Рыжовым поселились в одном из домиков Лагерного поселка. Тут, однако, сразу стало беспокойно. Гитлеровцы накрыли поселок артиллерийским огнем. Снаряды рвались на улицах, рушили дома.

Однажды я после трудного боевого дня вернулся в поселок из 16–го батальона. Не без труда пробрался среди пляшущих и грохочущих взрывов в наш домик.

— Я этой ветхой хате не доверяю, — сказал Рыжов. — Разнесет ее, пожалуй. Надо поискать для ночлега место понадежнее.

Мне же после нескольких бессонных ночей хотелось одного: скорее лечь и уснуть.

— В этом поселке, — говорю, — везде одинаково. Я никуда больше не пойду.

— Убьют же! — возмущался Рыжов и пошел искать другое пристанище, предупредив, что потом пришлет за мной.

Как только он ушел, я повалился на соломенную подстилку, накрылся регланом и заснул.

Разбудил меня страшный грохот и тупой удар в плечо. Вскакиваю, чертыхаясь, свечу фонариком и вижу: потолок рухнул, на меня сыплется с чердака зола. На этот раз я отделался легким испугом. Однако место жительства пришлось сменить.

Потом мы с Красниковым поселились в доме совхозного поселка, недалеко от бывшего винного склада, где разместились штаб и политотдел. В этот поселок тоже без конца летели фашистские бомбы и снаряды, и моряки вырыли под нашим домом убежище. Нам не раз приходилось пережидать там очередной огневой налет. Не часто это случалось только потому, что мы большую часть времени проводили в частях, в боевых порядках. А когда усилились налеты вражеской авиации, мы покинули совхозный домик и поселились под горой. Тут, в нише каменоломни мы устроили штаб и жилище.

Площадь под каменным сводом была невелика — метров шесть в длину да два в ширину. При входе мы воздвигли каменную стенку, которая предохраняла от осколков снарядов и бомб. Из двери разрушенного дома соорудили стол. От ветра завешивали вход одеялами и плащ — палатками. Спали по углам на соломе.

По — разному устраивались на отдых бойцы. Населенных пунктов на направлении наступления почти не было, и редко кому удавалось провести хоть несколько часов под крышей дома. Радовались, отбив у неприятеля хорошо оборудованные позиции, с блиндажами и крытыми траншеями. Там были и железные печки, и сухие места для ночлега. Но многим приходилось спать в сырых окопах. И вообще спать морякам удавалось мало. Бои шли и днем и ночью. В короткие передышки засыпали где придется. Просыпались часто от грохота разрывавшихся вблизи снарядов и бомб.

Южная зима не морозна, но для тех, кто не имеет крова над головой, и не тепла. С моря и из — за гор дуют резкие студеные ветры. Холодный дождь перемежается со снегом. А когда снег тает — слякоть, грязь, бездорожье. Вокруг окопов и блиндажей — проталины, лужи. Нашим морякам пришлось не только ходить в атаку по мокрой глинистой земле, но и ползать, и часами лежать в грязи.

Все мы ходили измазанные, с налипшими на шинели и бушлаты комьями земли. Вернуться из боевых порядков чистенькими не удавалось, да никто об этом и не думал. Всех занимала одна неотступная мысль: долго ли еще нам топтаться перед Новороссийском, скоро ли удастся сломить сопротивление врага?

На Мысхако в эти дни пробирались мелкими группами моряки батальона Кузьмина, высадившиеся 3 февраля у Южной Озерейки. Они геройски выполнили свой долг, отвлекли на себя гитлеровцев и этим облегчили задачу отряда Куникова, высаживавшегося в районе Станички. Но обошлось это дорого. Много жизней унесли бои у Озерейки и мало кому удалось прорваться оттуда.

Один лейтенант из этого десанта вышел с группой моряков из леса юго — западнее села Федотовка, занятого немцами, и ночью пробрался через их передний край. Утром наши дозорные привели в штаб бригады оборванных, голодных, еле передвигавших ноги десантников. Лейтенанта я пригласил к себе. Фамилию его теперь уже забыл, но хорошо помню его рассказ о том, что довелось пережить и увидеть нашим товарищам.