Федор Монастырский - Земля, омытая кровью

От разведчиков и пленных мы знали, что гитлеровцы продолжают усиленно совершенствовать свою оборону и сооружают все новые укрепления и заграждения, глубже зарываются в землю, развивая систему траншей и ходов сообщения.

Наши части тоже старательно укрепляли свои позиции и от наступательных действий в марте воздерживались. Однако и в покое врага не оставляли. Мелкие штурмовые группы моряков ежедневно совершали налеты на его позиции, и каждый раз наносили ему чувствительный урон. Фашисты огрызались, обстреливали наш передний край из пулеметов, автоматов, минометов, яростно били по боевым порядкам бригады из орудий, бомбили с воздуха.

В один из мартовских дней извилистыми траншеями я пробирался на командный пункт 144–го батальона. Теперь уже здесь невозможно было пройти, как прежде, по тропинкам среди кустов и холмов. Роты зарылись в землю на открытой местности, в долине, и все было на виду у врага. Огневые позиции, наблюдательные пункты и тылы пришлось связать ходами сообщения. Высунуться из них — значило сразу попасть на мушку фашистскому снайперу.

Ходы были неглубокие, и, чтобы не торчала из них голова, идти надо было пригнувшись. Это надоедало, хотелось распрямиться, но стоило чуть поднять голову, как из ближних окопов раздавался чей — нибудь предостерегающий голос:

— Осторожнее, товарищ полковник!

Люди тут помнили, как погиб в траншее заместитель командира 255–й бригады по политчасти. Он решил понаблюдать отсюда за передним краем гитлеровцев, высунулся с биноклем и почти сразу же упал, сраженный снайперской пулей.

Наши командиры и разведчики вели наблюдение за противником с хорошо замаскированных наблюдательных пунктов и меняли их, как только засвистевшие рядом пули подсказывали, что враг заметил наблюдателя.

Пригнувшись, мы двигались со связным по траншее, от которой шли ходы к огневым точкам роты автоматчиков. Из — за поворота одного из ходов появились фигуры трех моряков. Я еще не разглядел их, когда услышал вдруг женский голос:

— Здравствуйте, товарищ полковник!

Смотрю — перед нами два краснофлотца и Панна Козлова, младший лейтенант. На Мысхако она рассталась с санитарной сумкой и стала командиром взвода. Началось с того, что еще в Туапсе, перед отправкой десанта, Козлова заявила, что хочет стать рядовым бойцом, автоматчиком. Заменить ее на посту санинструктора было нетрудно — в Туапсе наш штат медиков пополнился. Комбат Фишер посоветовался с Красниковым. Решили, что Панна Козлова в отваге не уступит лихому моряку, и зачислили ее стрелком во второй взвод автоматчиков. Она отличилась сразу же при высадке десанта. Когда вражеский огонь прижимал бойцов к земле, Панна звала всех быстрее вперед, показывала пример бесстрашия. Конечно, отставать от нее никто не хотел.

При штурме горы Мысхако она в горячий момент заменила выбывшего из строя командира взвода и повела краснофлотцев в атаку. Узнав об этом, Красников вызвал ее на КП бригады, поблагодарил за храбрость и решительность и объявил, что назначает ее командиром взвода. Девушка стушевалась:

— Ой, что вы, товарищ комбриг, разве можно? Это в горячке боя за мной пошли, а так, всегда, разве захотят ребята мне подчиняться?

Красников спокойно ответил:

— У нас тут чудес много бывает, пусть будет еще одно: девушка — флотский командир. Считаем тебя достойной. И докажи всем, на что способна!

Козлова приняла взвод автоматчиков. Во всех следующих боях он действовал отлично. Авторитет Панны был так высок, что краснофлотцы стали подчиняться ей беспрекословно, с веселой морской лихостью.

Теперь, встретившись с ней в траншее, я поинтересовался, как у нее идут дела. Присели на подмерзшую землю. Панна поправила спускавшуюся на плечи копну черных волос. Я заметил, что она чем — то огорчена, встревожена. Спрашиваю, не случилось ли чего.

— Да, — говорит она. — Погибает у нас один парень. Сега Довбненко…

— Сега! — воскликнул я, вспомнив свои недавние встречи с этим веселым и бравым автоматчиком.

Панна рассказала о его последних делах.

В ту пору группам разведчиков все труднее становилось проникать в расположение врага. Сега не раз отправлялся в разведку один и всегда ухитрялся добывать ценные сведения.

Однажды он решил во что бы то ни стало притащить «языка». Поздним вечером он каким — то образом прополз через все заграждения и выследил офицерский блиндаж, куда спустились на ночлег двое гитлеровских начальников. Довбненко подкрался и тихо снял часового. Накинув на себя его плащ — палатку, он взял автомат, надел немецкую каску и стал ждать, когда кто — нибудь выйдет из блиндажа. Вскоре оттуда появился офицер, что — то спросил. Довбненко не знал немецкого языка и ответил наудачу: «я», то есть «да». Видимо, он угодил ответом, и немец пошел дальше. Моряк в тот же миг без шума оглушил его, заткнул кляпом рот и накинул на голову фашисту плащ — палатку. Казалось, разведчику теперь нужно быстрее пробираться с пленным назад, но Довбненко решил преподнести врагам сюрприз похлеще. Он вскочил в блиндаж, убил второго офицера, надел его китель, взял документы и выскочил. От соседнего блиндажа послышался какой — то окрик, но никто оттуда не показался. Довбненко схватил пленного и пополз с ним в обратный путь. В штаб он доставил фашистского офицера и ценные документы.

Вскоре Довбненко совершил такую же вылазку в расположение другой фашистской части. Он захватил «языка» и на рассвете возвращался с ним в свой батальон, когда фашистский снайпер поразил его выстрелом в спину. Рана была тяжелая, и уже ни дойти, ни доползти Довбненко не мог. Но и позволить врагу восторжествовать над собою тоже не мог. Чувствуя, что теряет силы, моряк забрался на спину пленного и, держа наготове оружие, заставил фашиста ползти вперед. Гитлеровец доставил к нашим передовым позициям и раненого краснофлотца, и его добычу, то есть себя. Собрав последние силы, Довбненко спрыгнул в блиндаж, доложил командиру, что боевое задание выполнил, и упал.

Закончив рассказ, Панна сказала, что сейчас была у командира роты. Он связался по телефону с санчастью и узнал, что Довбненко в тяжелом состоянии отправили в медсанбат бригады.

Вернувшись из 144–го, я позвонил в санбат. Мне рассказали о последних минутах Сеги. Врач хотел его оперировать, но моряк чувствовал, что наступает конец.

— Не надо никакой операции, дайте умереть спокойно, — сказал он и тут же, на операционном столе, запел любимую песню наших моряков: «Мы вернемся к тебе, Севастополь! До свидания, город родной…» — и затих навсегда.

В день, когда хоронили Довбненко, по фашистским огневым позициям, пользуясь данными, уточненными благодаря подвигу доблестного разведчика, ударили наши артиллеристы и минометчики. Несколько штурмовых групп моряков атаковали фланги фашистской обороны.