Федор Монастырский - Земля, омытая кровью

Эвакуация с Тамани прошла без осложнений, хотя это, конечно, было не легким делом. Помогло то, что гитлеровцы, видя наше упорство, никак не ожидали ухода наших частей в этот момент.

Мне с группой командиров и краснофлотцев пришлось несколько задержаться на Бугасской косе. Еще раз обошли покинутые позиции, проверили, не остался ли случайно кто — нибудь, может быть уснувший в окопах. Везде было пусто, под ногами валялись обломки досок, гильзы, пустые банки.

На рассвете от таманского берега отошел и наш торпедный катер. Шумят моторы, за кормой вздымаются белые гребни. Мы молча стоим на верхней палубе. Присматриваюсь к мрачным лицам. Один из командиров, заметив мой взгляд, вздохнул и сказал в сердцах:

— Обидно уходить — на радость им… Ведь держались, били гадов…

Моряки на миг повернулись к говорившему и опять замерли в угрюмом молчании. Да, оставлять Тамань было до боли обидно. Дрались за нее, не думая, что придется уходить.

Вспомнились подробности последних часов перед эвакуацией. Взрывали так хорошо служившие нам батареи береговой обороны. Спешно уничтожали на токах совхоза намолоченное зерно — нельзя было оставлять врагу. Что с ним сделать — не могли сразу и сообразить. Поджечь невозможно. Закладывали в горы зерна динамит, взрывали. Сыпучая масса вздымалась фонтаном и снова ложилась, словно нетронутая. Взрывали еще раз, перемешивая зерно с горелой трухой и землей.

Жители совхозного поселка стояли тут же, молча смотрели, как гибнет добро, взращенное их руками. Роняли слезы. У пожилой женщины вырвалось:

— Что же вы, товарищи… Вроде немало вас тут, неужто не могли постоять еще за Тамань!.. Нас — то бросаете?

Кажется, лучше сквозь землю провалиться, чем слушать такое. А ответить можно было одно:

— Война… Отстоим Кавказ — вернемся и на Тамань!

Новое огорчение принесла эвакуация нашему шоферу Грише Середе. На Тамани он получил другую легковую машину, сам ее подремонтировал и был ею очень доволен. Когда началась эвакуация, Григорий подъехал поближе к берегу и нетерпеливо ждал, когда ему разрешат двинуться на корабль. Я жестом позвал его к себе. Он быстро подкатил, распахнул дверцу, приглашая меня в машину.

— Нет, — говорю, — вылезай. Жги машину!

Тут только он понял, какую жертву должен принести, и я увидел на лице этого невозмутимого обычно парня страшное отчаяние. Середа крутился вокруг меня, чуть не плача, умоляя взять машину на корабль. Но такой возможности у нас не было — хватало грузов поважнее. Я молчал, выжидающе смотрел на шофера.

— Не могу ее жечь, хоть убейте! — выдохнул он.

— Хочешь, чтобы фашист на ней катался?

Несчастный парень умолк. Приник к «эмке», обнял ее распростертыми руками, словно защищая. Потом выпрямился, с мрачной решимостью отошел на несколько шагов и одну за другой выпустил несколько зажигательных пуль в бензобак. Машина мигом вспыхнула.

— Все! — проговорил Середа и всхлипнул.

…Теперь, стоя с ним рядом на палубе катера, я вспомнил эту сцену и подумал: сколько происходит сейчас на нашей земле таких вот и маленьких, и больших трагедий, не говоря уже о потерях самого дорогого — людей. У каждого свои боли, свои утраты. Горем охвачена страна.

Вспомнились дымящиеся овины в совхозе, угрюмые лица мужчин, женский плач.

За бортом катера вскипал белый след. Вдали постепенно таяли очертания Бугасской косы — нашего последнего рубежа на Таманском полуострове.

— Мы вернемся, жди нас, Тамань! — Эта клятва пронизывала мозг, рвалась наружу.

В Геленджике многое напоминает южное побережье Крыма. Курортный городок, утопающий в зелени, окруженный живописными лесами и виноградниками, раскинулся на берегу овальной бухты с узким выходом в море между двумя мысами: крутым, обрывистым Толстым и более пологим Тонким.

На наших картах были помечены два Геленджика. Второй — центр курортного района — вырос неподалеку от города — порта и получил пикантное название — Фальшивый Геленджик. Теперь он был избран местом формирования новых частей.

Ранним утром мы сошли с корабля. Мой спутник, полковой комиссар Рыжов, осмотрев контуры спящего города, склоны невысоких прибрежных возвышенностей, подернутые туманной дымкой, меланхолично произнес:

— Тишина…

Однако тишина в это утро вовсе не располагала к покою и благодушию. Думалось о том, что ждет впереди.

Мы направились в политотдел Новороссийской военно — морской базы. Шли по городу, уже наполовину разрушенному вражескими бомбардировщиками.

Политотдел размещался в двухэтажном школьном здании. Заходим в большую светлую комнату, о недавнем прошлом которой напоминают и парты, сдвинутые в угол, и классная доска, на которой даже сохранилась выведенная детской рукой недописанная фраза.

За учительским столом склонился над картой военком базы полковой комиссар И. Г. Бороденко. Заместитель начальника политотдела батальонный комиссар А. И. Кулешов, заглядывая в карту, развернутую перед военкомом, что — то с жаром доказывает ему.

При нашем появлении Кулешов умолк и радушно кивнул. Военком ответил на наше приветствие с усталой улыбкой. Рыжов выложил перед ним партийные и комсомольские документы наших частей и подразделений, переданных отныне в состав Новороссийской военно — морской базы. Из личного состава остальных частей формировались четыре батальона морской пехоты.

Мы отправились в подразделения, расположившиеся на берегу Геленджикской бухты и на южной окраине города. Краснофлотцы и командиры, мои друзья, засыпали меня вопросами, но ответить им можно было пока лишь одно: долго тут сидеть не придется, враг осаждает Новороссийск.

Началась кропотливая работа по формированию частей и подразделений, сразу же отправлявшихся в бой. Я читал списки личного состава поредевших батальонов и батарей, говорил с политработниками, командирами, краснофлотцами. Кого куда определить? Этот вопрос решался быстро: краснофлотцы и командиры сами просились в морскую пехоту.

В морскую пехоту! Это значило — немедленно в бой, трудный и опасный. Это и было сейчас страстным и единодушным желанием моряков.

Иногда даже возникали споры с морскими специалистами, которые подбирали людей для спецподразделений. Они возражали против отправки в морскую пехоту радистов, электриков, механиков. С этим, конечно, нельзя было не считаться, но оставляли все же немногих, да и сами краснофлотцы сейчас предпочитали одну специальность — автоматчика. Я видел, как командир дивизиона береговой обороны капитан Бекетов обрадовался, встретив своего радиста, и предложил ему отправиться к рации. Здоровенный парень смущенно оглянулся на стоявших вокруг друзей и выпалил: