Иван Лыков - В грозный час

— Но и мы перебили гадов немало, — возбужденно рассказывают самоходчики. — Давили прямо гусеницами. Жаль вот только, что разбежались они, не приняли боя.

В это время как раз подоспели некоторые подразделения нашего отставшего тыла. И мы стали решать, как быть дальше. Оставлять эти подразделения здесь, в роще, чтобы они подождали остальных, не хотелось. Да и опасно. Хотя мы и шуганули в лесу гитлеровцев, рассеяли, но все же…

Конец колебаниям положили сами хозяйственники. Они попросили оставить их здесь. Убеждали, что их люди очень устали, давно не получали горячей пищи.

— А если на вас нападут? — говорю им. — Ведь в соседнем лесу гитлеровцы прячутся.

— Ничего, отобьемся, — отвечают. — Ведь у нас две самоходки остаются. Идти они пока не могут, а стрелять — только снаряды подавай. Вот и будем и ремонтировать их, и отбиваться в случае чего. Да к тому же и тылы корпуса вот-вот сюда подойдут.

В общем, меня успокоили. Но все же уезжал я от своих людей с тяжелым сердцем. И весь остаток дня, пока мы двигались в новый район, меня не покидало чувство тревоги.

К вечеру оно еще больше усилилось. И когда в час ночи неожиданно доложили, что меня разыскивает оставшийся с тыловиками воспитанник нашего полка двенадцатилетний Коля, эта весть резанула уже осознанной болью: случилась беда!

Да, это было так. И вот сейчас Коля, прижавшись к плечу Шныркевича, горько плакал. Увидев меня, бросился навстречу, не заговорил, а как-то застонал сквозь слезы:

— Побили наших, товарищ майор. Всех побили! Вечером налетели. Такой огонь открыли, что головы не поднять. И тетю Машу убили. Она вместе со мной в огороде пряталась. А потом, когда фашисты стали к нам приближаться, шепнула: «Ползи, сынок, подальше». А сама из автомата стрелять начала…

Для Коли это было, конечно, самой страшной трагедией. Еще в самом начале войны этот мальчонка потерял родителей. А теперь вот не стало и тети Маши — хлопотливой работницы одного из наших тыловых подразделений, собиравшейся усыновить мальчугана.

Но в те минуты думать о судьбе Коли было не ко времени. Заботило другое: какие принять меры, чтобы ликвидировать эту, теперь уже явно прорывающуюся на запад, довольно многочисленную группу противника?

Где-то в подсознании мелькнуло: эх, зря мы тогда не даванули на нее всей силой! Хотя одни самоходки в лесу много ли сделают? Ведь и так, считай, три машины уже потеряли. Вот если б тот майор парочку эскадронов нам в помощь выделил, тогда бы… А то — взвод. И не прикажешь ведь ему, не подчинен.

Но, как говорится, после драки кулаками не машут. Тут же сажусь в «виллис» и еду докладывать о случившемся командиру корпуса.

Спустя полчаса по приказу генерала Фоминых была создана боевая группа. В нее вошли наш 1446-й самоходный артиллерийский полк, один батальон из 25-й танковой бригады и дивизион 37-миллиметровых зенитных орудий. В командование группой вступил заместитель начальника штаба танковой бригады майор В. И. Смирнов.

Через час мы уже двигались ускоренным маршем к деревне Люта — району предполагаемой встречи с прорывающимися на запад гитлеровцами и власовцами. Прибыли на место, заняли позиции, замаскировали технику и стали ждать.

Наши расчеты оказались верными. Утром, чуть ли но с первыми лучами солнца, из леса, что синел напротив нас, показались густые колонны гитлеровцев и власовцев. Им предстояло до встречи с нами пересечь еще довольно большой участок открытой местности.

— Не торопиться! — приказал Смирнов. — Пусть-ка они подальше от леса отойдут. Чтобы сбежать потом не удалось. Огонь открывать только по моей команде. Только по моей!

Лишь когда вражеские колонны миновали уже большую половину открытого пространства, майор Смирнов махнул рукой. И тут все наши орудия открыли огонь. Над полем, где только что шел противник, поднялась стена огня и дыма. И вот уже самоходки и танки рванулись вперед. Их экипажи жестоко мстили за своих погибших товарищей, давили метавшихся в панике гитлеровцев гусеницами, разили из пулеметов и осколочными снарядами. Никому из колонн противника не удалось тогда уйти. И лишь немногие, успевшие поднять руки, остались в живых.

Пленные… Вот они стоят перед нами. Дрожащие от страха, жалкие. Среди них и те, что носят на рукавах мундира особый знак-клеймо с буквами РОА. Власовцы. Русские в фашистских мундирах. Хотя… Нет, они не принадлежат к нашей нации. Нация — это люди, у которых есть Родина. У этих родины нет. Нет и не будет! Они ничто. Проклятые даже матерями, их породившими. Выродки. Иного определения и не подобрать.

Русские — это вот они, стоящие у своих танков и самоходок и, что правду таить, рвущиеся разделаться с теми, кто в младенчестве имел счастье получить гордое имя — русский, советский, но потом предал все самое святое.

— Их судить — только время тратить, — негодовали танкисты и самоходчики. — Эти гниды достойны лишь наших гусениц, давить их надо!

— Правильно говорите, — успокаивал их майор В. И. Смирнов. — Но, товарищи, нам нельзя попирать международные законы. Сейчас они пленные. Вот отправим их куда следует, там разберутся и — будьте уверены! — каждому воздадут должное.

Меня удивила рассудительность Смирнова. Ведь он сам часом раньше проявлял безудержную ненависть к врагам, и особенно к власовцам. Но, оказывается, таким он бывает только в бою. И ненависть выплескивает лишь на того, кто идет на него с оружием в руках. А вот пленные… Здесь у майора верх берет здравый смысл.

Кстати, именно с этой его чертой, которую можно назвать не иначе как высочайшей самодисциплиной, я буду иметь возможность познакомиться еще не раз. Ведь нам с майором В. И. Смирновым придется вместе пройти не через один бой. Со временем ему будет доверен пост начальника штаба 25-й танковой бригады. А войну он закончит уже начальником штаба 29-го танкового корпуса. Но и в мирное время В. И. Смирнов, уже генерал-лейтенант запаса, не будет искать покоя. Заслуженный фронтовик возглавит в Минске Дом книги, станет вести большую военно-патриотическую работу в Белоруссии.

Да, сердца ветеранов отгремевшей войны в запас не уходят!

* * *

И вот перед нами Березина. До нее осталось не больше полукилометра. Уже видно, как на излучинах поблескивает под лучами солнца ее вода. Наша колонна прибавляет скорость. И тут противоположный берег разом полыхнул вспышками выстрелов. Но и мы не молчим. Засекая по этим вспышкам огневые точки противника, танкисты и самоходчики открывают ответную стрельбу.

Но вражеский огонь все же более точен. Оно и. понятно: фашистами здесь, что называется, каждая кочка заранее пристреляна. Поэтому мы, потеряв несколько машин, на время останавливаемся. Выбрав удобные позиции, танки и самоходки начинают теперь вести обстрел противника с места.