Ехезкель Котик - Мои Воспоминания. Часть 1

«Арон-Лейбеле, чтоб ты умер насильственной смертью!»…

Он встал и вытер текущую из носа кровь своим большим, грязным платком. Мне он не посмел сказать ни слова, но доложил обо всём отцу. Отец мне отпустил оплеуху, приговаривая:

«Он-таки Арон-Лейбеле, но ты ему подножку ставить не должен».

Дед постепенно совсем отошёл от городских дел, только если требовалось вмешательство исправника, то кто-то из городских старейшин приходил и просил его тому написать. И исправник делал всё, о чём дед просил.

А во время набора семьи попавшихся рекрутов всегда приходили к бабушке Бейле-Раше и плакались перед ней, прося её повлиять на мужа, чтобы освободить рекрута. Они не шли ни к сборщику, и ни к кому из старейшин и не плакались перед ними - только перед бабушкой. Потому что знали, что хотя Арон-Лейзер не вмешивался в дела набора и даже не знал, кого назначили взять в рекруты, но если он скажет, что того рекрута, которого уже взяли, надо освободить, его тут же освободят без разговоров; и вместо него пойдёт другой. Такое уже бывало, поэтому к ней и шли плакаться, и она просто не имела сил жить.

Заставье. – Большие споры. – Клятва. – Надувательство. – Борьба деда. – Мир. – Помещики и крестьяне. – Порка крестьян.

Молодое поколение жителей Заставья выделялось как большие интриганы. Им хорошо жилось, были они богатые, грубые и ни в чём не знали нужды. Заводить в городе интриги стало для них чем-то вроде спорта.

Они не могли не завидовать тому, что Арон-Лейзер со всеми детьми так широко живёт с аренды, не могли допустить, чтобы Арон-Лейзеру было так хорошо, и за аренду он почти не платит; и незадолго до приезда помещика Осеревского задумали настоящую компанию - явиться к Осеревскому и пообещать ему три тысячи рублей в год вместо тысячи двухсот, которые платит Арон-Лейзер. Для подкрепления - ведь знали, с кем предстоит бороться – к компании примкнули все наглецы, все буйные, заключив между собой союз, и так усилились, что приготовились отобрать аренду насильно: рискнуть всем своим состоянием и даже пролить кровь, лишь бы отобрать у Арон-Лейзера аренду.

Узнав об этом, дед поехал к исправнику и сказал, что хочет быть сборщиком. Исправник тут же поехал в Каменец, забрал печать и книги у сборщика Б. и передал деду. И дед принялся за дело. Во-первых, он послал десятского забрать у «оппозиции» из Заставья кастрюли, подсвечники и часы – всё, что у них только найдётся, и даже постели – то, чего отбирать не было права. Но кого дед слушал? Исправник-то был на его стороне. Потом он нашёл старые долги, которые оставались за городом и потребовал заплатить всю сумму зараз. Он также обложил каждого такими большими выплатами, что многие не смогли справиться. В городе поднялся большой шум и люди убедились, что с Арон-Лейзером бороться очень трудно. Кстати, и они себя с ним вели не совсем честно: хотели ни за что ни про что отобрать аренду.

Послали к Арон-Лейзеру раввина – просить ради мира в городе отказаться от должности сборщика, а они, со своей стороны, поклялись всеми возможными клятвами не перекупать аренду. Дед вовсе даже не желал мира, но мой отец и дядя Мордхе-Лейб, а также и дед Юдл с бабушкой Бейле-Раше – все настаивали, что надо идти на мировую.

Было решено, что вся та публика, что считала, что надо перекупить аренду - всего, как подсчитал дед по записке, человек семьдесят, должны поклясться в большом бет-мидраше, при талесах и китлях [112] Китль – белое льняное одеяние, которое надевают ортодоксальные евреи в синагоге в Йом-Кипур и в некоторых других торжественных случаях. , каждый с книгой Торы в руке, при звуках шофара и при горящих свечах - что они больше не будут причинять деду неприятности. Это была одна из самых торжественных клятв.

Помню, как весь город пришёл в старый бет-мидраш. Людей на улице вокруг было – как градом насыпано. Дед явился, когда «оппозиция» уже была в сборе. Поклялись, как постановил дед. В той же клятве было сказано, что не только они, но никто вообще не должен обращаться к Осеревскому, чтобы перекупить аренду. Наутро дед послал письмо исправнику, что отказывается от должности сборщика. Исправник, который прекрасно знал обо всём, согласился.

Но деда всё-таки обманули. Когда пришло время и приехал Осеревский, жители Заставья привели двух евреев из Белостока, которые к нему пришли и дали за аренду ровно тысячу восемьсот рублей.

Явившегося к нему деда Осеревский спросил:

«Дашь тысячу восемьсот?»

«Дам», - сказал дед.

Евреи тут же подняли цену:

«Две тысячи четыреста рублей!»

Но Осеревский на это ответил:

«Для меня не играют никакой роли несколько сот рублей. Пусть аренда останется у прежнего арендатора. Он уже так давно её держит, и пусть держит, пока я жив»…

Так аренда осталась у деда и дальше, но уже не на три года, а навсегда, то есть, пока Осеревский жив, только на шестьсот рублей больше из-за тех евреев, что вызывало у деда большое раздражение и досаду - ведь они нарушили клятву! Дед снова вскипел и стал выискивать в контракте с помещиком все те выплаты, которые город ему должен. И нашёл пошлину за кожу, которая не была получена, что развязало ему руки. Он вызвал мясников и заявил, что перед тем, как заколоть скотину, им следует прийти к нему за справкой и заплатить девяносто копеек за взрослое животное и тридцать за телёнка. Мясники уже знали, что если Арон-Лейзер что-то прикажет, то по-другому не будет. Они повысили цены на мясо, что вызвало в городе такое волнение, какого не было с тех пор, как существует Каменец.

«Оппозиция» в Заставье взбунтовала весь город. Не столько волновало, что подорожало мясо, как важно было поднять шум и крики. Не в состоянии победить в вопросе об аренде, в чём они вели себя недобросовестно, здесь они могли делать, что хотели. Здесь они как будто противились кривде, совершённой против всего города. Борьба стала такой острой, что выглядела, как настоящая война. У нас перестали покупать водку. Банда в пятьдесят человек выехала из города, привезла бочку водки, поставила на базаре, продавая свободно всем желающим.

Вокруг бочки с водкой собралось несколько сот человек. Приготовились драться не на жизнь, а на смерть с полицией Арон-Лейзера, Дед взял у управляющего имением тридцать гоев, у асессора десять десятских и своих двух человек – Хацкеля и Кивку, и с их помощью отобрал бочку с водкой. Понятно, что произошла драка, выглядевшая неслыханно безобразно с обеих сторон.

Дед привёз одного писаря, некоего Тверского, чтобы писал целый день протоколы и отсылал исправнику. Бочку много раз ломали и выливали водку, но через два часа уже стояла новая бочка водки под охраной сотни людей, и целый день шла драка.