Ехезкель Котик - Мои Воспоминания. Часть 1

По просьбе исправника дед ему послал все протоколы. А они послали доносы губернатору о том, что Арон-Лейзер уже много лет грабит город, беря деньги за такие вещи, которые помещик не записал в контракте и т.п. Губернатор запросил исправника, а тот, конечно, ответил, что арендатор прав, а те – бунтовщики. Стали писать доносы на обоих – на Арон-Лейзера и на исправника, будто они делятся награбленными деньгами.

Война в таком роде тянулась полгода; целыми днями шла драка. Вся наша семья ходила по улице и в бет-мидраш и никто не смел нам сказать дурного слова – так велик был страх перед Арон-Лейзером.

От губернатора таки приехала комиссия из шести человек во главе с исправником, чтобы расследовать, кто прав, а кто виноват. Естественно, что за несколько недель до комиссии исправник дал знать деду, чтобы тот хорошо подготовился и освободил у себя место для проживания двух членов комиссии - для него и ещё для кого-то. Четверо будут жить у асессора.

В борьбе дед использовал все средства. Прежде всего обратился к широкой массе, которая всегда держала его сторону и была готова за него в огонь и в воду. Им выдали в большом количестве водку. На закуску было вдоволь гусиной «пульки». Условились, кто что скажет, и дали с собой по бутылке.

Наш «единственный сын» целый день их обрабатывал, обучая, что им говорить, а тех, кто совсем не знал русского языка, обучили нескольким необходимым словам – для этого у него были специальные помощники, а он стал начальником.

Дед составил список всех свидетелей со своей стороны и послал исправнику. Противники его также составили список своих свидетелей, придерживая его до приезда комиссии, которой они этот список предъявят.

Комиссия приехала в Бриск и представилась исправнику. Исправник подержал почтенных гостей несколько дней у себя. Как обычно, ели и пили. Под конец, он с ними как нужно договорился.

И вот комиссия прибыла. Исправник и ещё один член комиссии остановились у дяди Мордхе-Лейба, а остальные четверо – у асессора. В первый день асессор устроил для комиссии торжественный обед, а на завтра то же повторилось у исправника, в доме Мордхе-Лейба. Деньги на обед у исправника, понятно, были дедовы, и это ему таки обошлось достаточно, так как он не скупился на самые дорогие блюда, вина и коньяки.

На третий день комиссия начала следствие, на которое пришли все жители. Волостной старшина вызвал всех свидетелей по данному дедом списку. Эти свидетели заполнили у асессора все комнаты и коридор – всё было забито свидетелями деда. Их по одному вызывали в комнату, где заседала комиссия и где с ними обращались вежливо и деликатно: это ж свидетели деда!..

Свидетели же со стороны города стояли на улице, возле дома асессора. Три дня они стояли на ногах под дождём и на ветру – время было осеннее.

У асессора во дворе уже готовилась для нуждающихся свидетелей водка с доброй закуской. Городские этого, конечно, не имели и были голодны и измучены ожиданием. Это плохо влияло на свидетелей, а кроме того, с городскими свидетелями, после долгого ожидания, обращались во время допроса грубо и плохо – ругались и кричали, так что было ясно, что у тех, кто на стороне города, положение плохое.

Город охватил мрак, и виновным посчитали исправника. Свидетельство со стороны города совсем не было выслушано.

Ненависть к исправнику усилилась. И однажды, когда он шёл от асессора к себе в контору, его у самой террасы забросали камнями и грязью. Исправник вместе с другим чиновником быстро проникли через террасу в помещение, а все стены осталась измазаны грязью.

Естественно, что тут же пришёл асессор с десятскими и солдатами. Исправник вышел на террасу и велел всех, кто стоял на рынке у дома, связать и послать в Бриск. Первым схватили меламеда Шломо, нищего шлимазла. Когда его стали вязать, он притворился, что ему плохо. Поднялся крик, что Шломо меламед умирает, что десятские его убили; исправник тут же велел отвести меламеда по соседству к доктору Хацкелю. Но поскольку у врача его не смогли привести в чувство, исправник приказал вернуть его на рынок, где Хацкель ему сделает клистир… Меламед тут же очнулся…

Исправник собрался уезжать. Занят он был уже не следствием, а только «мятежниками», а это совсем другое дело.

Домовладельцы все бросились к деду, умоляя помочь замять дело, прося прощения и обещая, что деньги, затраченные им на всю эту историю, как и другие траты, будут ему возвращены.

Дед не хотел с ними вступать ни в какие мирные переговоры. Тогда обратились к моему отцу, к дяде, к деду реб Юдлу и особенно к бабушке Бейле-Раше. Так долго старались и просили семью, пока не добились мира. В этот мир были замешаны также посторонние люди. И первой стояла за мир дорогая сердечная бабушка Бейле-Раше.

После заключения мира деду принесли все деньги по счёту, который он представил, и подписали бумагу о том, что прощают друг другу. Подписалось шестьдесят человек под бумагой, где было сказано, что они ему никогда не будут ни в чём перечить и всегда помогать, когда он попросит. На этом свара закончилась, и после заключения мира налог на кожу тоже был отменён.

Деду пришлось очень постараться у исправника, чтобы тот считал всё дело законченным. Все бумаги ещё были в Бриске, комиссия за изучение следственных материалов не принималась, поэтому хлопотать у исправника пришлось долго.

Мир с тех пор больше не нарушался. Дед вёл свои дела, а в случае, если город должен был что-то для себя устроить, через него всего добивались. Вмешиваться в городские дела он абсолютно отказывался.

Мы держали аренду до самого польского восстания 1863 г., когда аренду у помещиков совсем отменили. Как я уже говорил, дед меня любил за то, что я был мальчиком, который имел привычку прислушиваться к тому, о чём говорили взрослые, о чём говорит дед с людьми, и всё запоминать. Всем нравилось, что я стою и смотрю человеку в рот - что он говорит, и знаю все подробности споров.

Дед любил меня брать с собой к жившему поблизости помещику, также любил со мной говорить и рассказывать о том, что может понять мальчик. Помню, как однажды мы приехали в Рименич в поместье одного помещика (забыл его имя). Приехали мы в час дня, и дед спросил у стоящего возле террасы комиссара:

«Где помещик?»

Тот говорит с насмешкой:

«Сечёт гоя перед обедом».

Бывало, что помещику не хотелось есть, но выпоров крестьянина, он ел с большим аппетитом.

Нас попросили в комнату; где мы ждали целый час. Помещик пришёл, разгорячённый и красный, с горящими глазами, но увидев деда, обрадовался и протянул ему руку:

«Jak sie ma, pan Kotik, moj kochany [113] Как живёшь, дорогой пан Котик? (польск.) , кто этот мальчик?

«Это мой внук», - отвечал дед.