Ехезкель Котик - Мои Воспоминания. Часть 1

В первый день Сукот в течение часа умер от холеры мой дядя-раввин. Естественно, пришёл весь город, слёзы лились рекой. В доме дяди было полно народу, и помню, что палец его слегка шевельнулся и все закричали, что праведник ещё жив. Окно было открыто, и в городе тут же распространился слух, что праведник ожил. Но часа через два были похороны.

Когда я вернулся домой, бабушка Бейле-Раше меня спросила своим задушевным голосом:

«Хацкель, ты был возле дяди. Правда ли, что говорят - будто раввин вдруг сел и сказал: “Не плачьте, дети, за мной закроется земля”?»

Я ей рассказал, как всё было. Но ничего не помогло: слух продолжался. Ночью, однако, умерло сразу пятнадцать человек, и с этого началось усиление эпидемии. И сказки про раввина сразу затихли. Эпидемия продолжалась почти до Хануки. Все стояли на пороге смерти. Только что – человек на ногах, и вот уже – в лучшем мире.

Всё это время никто не имел никакого дохода, раздавали милостыню нуждающимся, и многие продали с себя последнюю рубашку за хлеб.

В городе было помещение с кувшинами горячей воды, имелось целое общество “растирателей”, работавших день и ночь, растирая и согревая больных. Но члены общества все до единого умерли, вместе с Йослом, их истинным командиром и большим героем.

После холеры город почти опустел.

Но беда – бедой, а заработок всё равно нужен, и снова стали искать, как заработать, и отцу, бедняге, пришлось забросить своих хасидов вместе с хасидским штиблем и отправиться в поместье Вахнович, расположенное в трёх верстах от Каменца, которое дед арендовал у графа из Турны. А я остался в Каменце со своей лавочкой. Но мы понимали, что будем так сидеть, пока не проедим последние деньги. Ни товара для крестьян у нас не было, ни тащить их за рукав, как следовало делать, мы не умели. И ждали, что крестьяне придут сами, в результате – полный провал.

Несмотря на скромность наших расходов, поскольку все продукты питания нам слал отец из поместья, а нас было только двое и прислуга, всё же уходило много денег. Я никогда не умел экономить. Такой уж я имел «семейный недостаток», и было ясно, что дальше мы так жить не можем.

Бог не бросает людям кошельки с деньгами с неба, хлеб также не растёт для людей на деревьях. Прежде, чем хлеб попадёт человеку в рот, надо хорошо поработать – пахать и удобрять, сеять, косить, сушить, молотить и снова сушить, молоть, просеивать, месить, печь – и только тогда получаем готовый хлеб. Как видно, человек должен хорошо поработать, пока получит кусок хлеба. А сидя в магазине, глядя друг на друга и не желая тянуть крестьян с крестьянками за рукав, мы, конечно, не заработаем, а плату за магазин и за квартиру будем бросать на ветер.

Несмотря на это, мы держались за магазин. Одну «реформу» мы произвели: взяли девочку, чтобы тянула крестьянок в магазин. Но это не очень помогло. К этому времени моя жена родила первого ребёнка. И обрезание, устроенное по высшему образцу, с вином и раздачей милостыни, стало гробом нашему магазину. Магазин и так был полным провалом. Мы положились на девочку, имевшую, как видно, слишком длинные руки – да простит она мне – и, между нами говоря, получилось скверно. У моей жены был теперь ребёнок, и она не могла уже так работать в магазине. И я понял, что дело это мне не подходит, что я не могу привыкнут к крестьянам и крестьянкам, что мне противно торговаться с покупателями, и решил, что мы должны продать магазин и переехать к отцу в поместье. Моё намерение было – учиться на казённого раввина, о чём пока никому не говорить, включая жену.

Я искал желающего купить магазин и не находил. После больших мучений кое-как передал родственнице оставшийся товар за треть цены, которую она мне, к тому же выплатила в рассрочку, и уехал к отцу в поместье Вахнович.

Отец, будучи пылким хасидом, в деревне страшно скучал. В пятницу ночью и всю субботу он сам с собой веселился. Но что это за веселье: он пел, а дети танцевали. Радость получалась искусственной, и его улыбка пропала. И было видно, что без своих хасидов, в этой однообразной деревенской жизни, он тает, как свеча. Я взял себе в голову, что должен готовиться к экзамену на казённого раввина. Поехал в Бриск, познакомился там с писарем, известным маскилем, ценившим всех молодых людей, увлечённых просветительским движением, и ему понравился. Но нужно было знать русский язык. Он мне объяснил, какие книги я должен изучить и даже некоторые из них мне дал. Я также купил русский словарь. Вернувшись домой, начал серьёзно готовиться. Я знал, что отец будет против того, чтобы я учил русский язык, тем более, против того, чтобы я стал казённым раввином, но не представлял себе, до какой степени он будет против. Заметив, что я учу русский язык, он дал мне пару пощёчин и сказал:

«Мы живём и, слава Богу, никакого русского не знаем. А тебе он нужен. Ни в коем случае я тебе этого не позволю!»

Внезапная смерть моей бабушки. – Впечатление, которое произвела смерть на семью и на местечко. – Её похороны. – Рыдания деда. – Шива. – Высокое мнение о бабушке. – Её добрые дела. – Распад нашей семьи после её смерти.

Ещё до отъезда в Вахнович мы пережили большое горе. Как-то ночью нам постучали в ставень:

«Мойше, Мойше, вставай, мама кончается!

Поднялся плач, и мы все, смертельно испуганные, стали быстро одеваться: но руки тряслись, как парализованные. Отец, мать, я и моя жена и все братья и сёстра – кое-как накинув на себя одежду, плачем во весь голос. Лишь отец не плачет: он бледен, глаза блестят влагой. Мчимся к нашей дорогой бабушке. От большой спешки падаем на лестнице, ведущей на балкон, поднимаемся и вбегаем в дом. Но бабушку мы уже застали мёртвой. У неё произошло внезапное кровотечение: вся кровь хлынула вдруг из горла, и через четверть часа она уже была мертва. В доме мы застали всех детей и внуков, маленьких и больших, братьев деда и семью сестры. Все были в сборе, и крик и плач охватили почти весь город. Сбежались посторонние женщины, плач усилился, как если бы жестокий враг учинил в городе резню.

Только дед потеряет сознание, как подымается ещё больше криков и плача, все сбегаются ему на помощь. Яшку-доктора с другими двумя врачами не выпускают из дому – чтоб позаботились о деде, когда он придёт в себя. Бабушка лежит на полу, и дед тоже падает на пол. Вытягивается рядом с бабушкой, прислоняет свою голову к её голове и заливает её реками слёз. Он всегда был склонен к слезам, но сейчас прорвался целый поток, который лился и лился без конца. И его всхлипывания ещё больше потрясали всю семью. Плач и крики усиливались с каждой минутой, и сейчас не спал уже весь город, все вздыхали по праведнице и умнице, не имевшей в жизни ни одного врага.