Николаус Риль - 10 лет в золотой клетке

В заключение этой главы, в которой описывается напряженная атмосфера того времени, нужно сказать немного и о стиле работы известных мне ведущих специалистов, тех, которые принимали участие в особенно срочных проектах. Все они во время войны и в первые послевоенные годы были под огромным стрессом. Почти у всех было больное сердце. Завенягин и Курчатов умерли от сердечного приступа, Ванников жаловался на боли в сердце, но в 1957 году был еще жив. Стиль работы этих людей был совершенно нездоровым. Завенягин часто назначал важные заседания, на которых я должен был присутствовать, на 10 часов вечера, так что когда я приезжал в Электросталь, было уже 4 часа утра. Я ни разу не смог заснуть в автомобиле из-за очень опасного движения на дороге. Шоссе во время войны было единственным средством сообщения между Москвой и всей страной. Это была, впрочем, первая часть пресловутого Владимирского тракта, по которому в предыдущие столетия заключенных гнали в Сибирь. Позднее, в 50-ые годы дурная привычка ночных заседаний исчезла. Также и обычная ругань на службе была запрещена. С этими изменениями Завенягину было нелегко примириться.

Две встречи с Берией

У меня было две встречи с Берией, пресловутым организатором рабочих лагерей НКВД. Первая, относительно краткая встреча, состоялась вскоре после нашего прибытия в Советский Союз. Берия пригласил к себе для знакомства Герца, Фольмера, фон Арденне и меня. Нас приглашали по одному в его кабинет, где кроме него было еще человек 20, преимущественно ученые и несколько министров.

Берия принимал нас очень любезно. Его поведение было очаровательным. Известно, что люди его склада в личном отношении могут быть очень приятными. Гиммлер был также очаровательным собеседником.

В начале нашей беседы Берия сказал, что нужно забыть о том, что наши народы еще совсем недавно воевали между собой. Он думает, что немцы очень корректные люди и всегда точно выполняют приказы. Никто им просто не отдал приказа о прекращении стрельбы, и поэтому они продолжали стрелять. Он рассказал даже шутку о корректности немцев: «Немцы штурмуют вокзал. Но вдруг штурм прекратился. Генерал посылает своего адъютанта узнать, все ли там в порядке. Адъютант возвращается и сообщает: “Причины для беспокойства нет. Команда покупает перонные билеты”».

Больше во время разговора не было ничего интересного. В глаза броси- лосьтолько напряженное внимание всех присутствующих. Особенно примечательным для меня был мужчина с темной бородой и блестящими черными глазами, который смотрел на меня с искренним дружелюбием. Позднее я узнал, что это был Курчатов. Вторая, более интересная встреча, состоялась три года спустя, в то время, когда все наши трудности в техническом отношении были уже позади. В тот день я сильно простудился и решил остаться дома. Но вдруг зазвонил телефон, это был директор завода. Он сказал, что знает о моей болезни, но просит меня прийти на завод. Я ответил, что я в первый раз в течение трех лет остался дома по болезни и прошу оставить меня в покое. Но директор ответил, что прибывает очень важная персона, и было бы очень неправильно, если меня не будет на месте. После долгого сопротивления я подумал, что мой отказ поставит людей в очень неприятное положение, и решил приехать на завод.

Когда я был уже в своем кабинете, я выглянул в окно, из которого можно было увидеть вход в наше здание. Спустя некоторое время подъехал кортеж больших черных лимузинов. Их было около 15. Теперь я понял, что это, действительно, особенный визит, и я вышел в коридор. «Как дела?» — спросил приветливо Берия. «Плохо,— ответил я, - у меня грипп». Берия сказал, что он знает одно средство от гриппа, и он его мне передаст. (К сожалению, это средство я и до сих пор не получил.) Затем мы прошли в мой кабинет, в котором было очень много людей, часть из которых сидела, часть стояла. Здесь было много министров, директор завода, местные партийные руководители, а также и неизвестные мне люди. В кабинете, в приемной, в примыкающих лабораториях и в коридоре стояли сильные высокие молодые люди.

Прежде чем я буду описывать этот визит дальше, я должен сказать, что у меня было «тяжелое» настроение. Причина заключалась в том, что я в этот день из-за гриппа отказался от моей привычной сигары, она обычно действовала на меня успокаивающе. Без сигары я всегда впадал в состояние, близкое к агрессивности. (Много раз в жизни я сознательно отказывался от курения, чтобы быть неуступчивым.) Это мое состояние помогло мне и в этом случае, и беседа с Берией стала одной забавнейших сцен в моей жизни.

Ситуация с самого начала была не лишена комизма. Чувствовалось, что все дрожали перед Берией. Даже Завенягин был тише воды, ниже травы. Что же касается меня, то «объект» данного мероприятия не вызывал у меня страха. У Берии, конечно, не было никаких дел со мной. В случае необходимости он мог спросить обо мне и у своих людей. Кроме того, хорошие успехи нашей работы тоже имели значение. Поэтому я не чувствовал никакого страха по сравнению с другими покорными и запуганными людьми, а ситуация для меня была даже забавной.

Берия начал разговор с вопроса,.чем мы сейчас занимаемся, и как у нас идут дела. Я кратко сообщил о текущей работе, которая была уже связана не с природным ураном, а с ураном-235 и плутонием, но это все у Берии не вызвало никакого интереса. Потом он спросил естьлиу нас какие-нибудь жалобы. Я сказал о совершенно безобидной жалобе, которую выразил в виде одной русской истории. Эта история начинается с того, что русские пришли к варягам и сказали: «Наша страна большая и богатая, однако, там нет порядка. Приходите к нам и управляйте нами». Я сказал: «Ваша страна большая и богатая, однако нет чистых химикатов». Берия засмеялся над шутливой формулировкой, но никто его не поддержал. Меньше всех был склонен веселиться министр химической промышленности Первухин (позднее он был послом в Восточном Берлине, а затем членом ЦК), который сидел рядом с Берией. Берия посмотрел на него вопросительно, а Первухин сказал, что проблема известна и что необходимо организовать в Министерстве особый отдел по чистым химикатам. Тема была закрыта.

Берия сказал, что не может быть, чтобы была всего одна жалоба. Я выискал еще одну жалобу, что отсутствие в Советском Союзе высокотемпературных тиглей является серьезным препятствием для нашей работы. Реакция Берии была еще слабее, чем на чистые химикаты. Он наседал на меня, и было ясно, что ему нужна какая-нибудь «неприятная» жалоба. Это стало еще понятнее, когда он сказал, что я до сих пор говорил только о служебных жадобах, но я же могу пожаловаться и на что-то личное, касающееся немецкой группы. Я холодно и резко ответил: «Мы сыты, не мерзнем. У нас нет жалоб». Чтобы читателю было понятнее’ я должен сказать, что требование какой-либо льготы или привилегии затянуло бы нас, немцев, глубже в советские сети. Тогда уже стало ясно, что, так как я стремился выпутаться.из этой сети, то будет лучше, если мы ничего не будем просить, кроме жизненно важных вещей или того, что касается здоровья. «Это невозможно,— сказал Берия,— каждый человек всегда может на что-то пожаловаться!» Он наседал на меня и дальше, и наконец, я сказал: «Если Вы так на этом настаиваете, чтобы я на кого-нибудь пожаловался, тогда я это сделаю. У меня жалоба на Вас!» Эффект был потрясающий. Все окружение Берия оцепенело, а сам он с наигранным испугом спросил: «На меня?!» Я сказал, что он сам приказал ввести строгий режим секретности аконтроля, и поэтому наша свобода ужасно ограничена, и мы от этого страдаем. Берия начал советоваться со своими соседя ми, нельзя л и сделать для моей группы какие-либо исключения, однако я махнул рукой и подумал, что это только разговор. Он меня вынудил, и я не стал его ни о чем просить. Когда я рассказал об этом моим сотрудникам, то никто не сделал мне ни одного упрека, хотя я чувствовал, как у всех скрежетало внутри. Имелось много причиндля того, чтобы не при ни мать льгот.