Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Параллельно с Филипченко улаживанием дел Добржанского в России занимался Вавилов. Еще в начале его заграничной командировки Николай Иванович послал ему официальное предложение: создать и возглавить отделение генетики в Отделе зоотехники ГИОА, ибо «нужда в развитии прикладной генетики в области зоотехнии в настоящее время в нашей стране огромная». Зачисление научным сотрудником ГИОА не требовало немедленного возвращения, а влекло немедленную выплату командировочных: 100 золотых рублей в месяц. Хороший приварок к стипендии!

В ответном письме Добржанский благодарил за честь, но от должности отказался. Пояснил, что работает и в будущем намерен работать с дрозофилой; переключаться на домашних животных желания у него нет.

В декабре 1929 года, чувствуя, как быстро приближается новый срок отъезда, он сам обратился к Вавилову с предложением услуг, правда, не в зоотехнии, а в географической изменчивости: «Хотя в настоящее время я занят исключительно работой по генетике Drosophila, но вопросы географической изменчивости остаются близкими к моим интересам. Думается, оба направления могли бы быть тесно совмещены, тем более что они нередко действительно переплетаются». Но из письма видно, что должность ему нужна для… нового продления командировки. «Моя командировка продлена Академией наук только до 1 апреля. <���…> Если было бы возможно продлить мою командировку на дольше, это дало бы возможность закончить уже ведущиеся в настоящее время работы и, кроме того, ознакомиться с тем, что делается в Америке по части изучения географических вариаций» [494].

Вавилов такой вариант отклонил: «Насколько я совершенно объективно разобрался в Ваших делах, Вам надо возвращаться к апрелю или в апреле. Всех дел Вы в Калифорнии не переделаете. Работать здесь можно и с Drosophyla [495], и с чем угодно. Во всяком случае, условия научной работы все время улучшаются. Дела сколько угодно. В генетиках большая нужда. Даже в Ленинской академии [ВАСХНИЛ] допустима чисто теоретическая работа. <���…> Вы пробыли более двух лет. Всё, что можно изъять, вы сделали. Возвращайтесь. Будем налаживать науку. Спрос на нее невероятный. Это Вам пишу, зная хорошо дело. И по ленинской Академии, и по Академии наук, и по Ленинградскому университету дорога для Вас открыта. Ходатайствовать о дальнейшем продлении тактически неудобно. По части устроения Вас и я, и все мы, я разумею прежде всего Юр[ия] Александровича Филипченко], конечно, сделаем всё от нас зависящее» [496].

Апрель миновал, подходил к концу май, Добржанский все еще в Пасадене.

И вдруг – телеграмма от Вавилова, совершенно ошеломляющая. Получена 22 мая 1930 года: «Филипченко умер. Менингит. Ваше возвращение очень желательно» [497].

Добржанский неделю приходил в себя.

Оставаться в Штатах он больше не мог и вернуться в Россию по просроченным паспортам тоже не мог.

«Мне хотелось бы по приезде продолжать работу по генетике дрозофилы и сделать это основным занятием. Думается, что такая работа наиболее все-таки уместна в университете, и поэтому я стремлюсь получить место прежде всего там. <���…> Если это нужно, я готов прислать по Вашему указанию официальные заявления о предоставлении мне той или другой должности в Университете, в Академии наук или ином учреждении, в котором моя работа может быть желательна или полезна. Будучи официально зачислен, я хотел бы получить от соответствующих учреждений продление моей командировки; это последнее совершенно необходимо мне для продления заграничных паспортов, которые уже просрочены. Без такого продления я не смогу получить ни виз для проезда, ни въехать в СССР. Имея всё это, я мог бы в начале осени двинуться в обратный путь. К этому времени я рассчитываю закончить ведущиеся теперь работы, и в это время истекает первоначально предполагавшийся срок моего здесь пребывания» [498].

Но и в начале осени 1930 года Добржанский не выехал.

Он чувствовал себя неприкаянно. Все вечера проводил с Карпеченко – единственная, кроме жены, родная душа! Разговоры, по большей части, крутились вокруг неразрешимой проблемы: ехать или не ехать в Россию?

Для Карпеченко вопроса нет, но Добржанский полон сомнений. Душу эти нескончаемые обсуждения не облегчали.

И вот – середина октября. В Пасадене Николай Иванович Вавилов. Короткая встреча с давними знакомыми, которых не видел много лет: с Морганом, Бриджесом, Стертевантом. Выясняется, что Бриджес не прочь приехать на несколько месяцев в Россию – Вавилов с радостью берется это устроить.

Вечера, конечно, с соотечественниками.

У Карпеченко всё просто. Срок его стипендии еще не истек; по истечении он вернется домой – никаких отсрочек, никаких продлений не требуется.

У Добржанских всё очень и очень сложно. Документы просрочены: и американская виза, и советские паспорта, и срок командировки. Он увлечен работами по дрозофиле, они никак не завершаются, о чем писал ему еще Филипченко: решение одних проблем ставит новые – конца никогда не будет, как нет конца процессу познания.

Николай Иванович обещал Добржанскому, что, вернувшись в Россию, сделает всё, что сможет, чтобы облегчить его возвращение.

А пока – на очереди Мексика…

Въездная виза Вавилова была оформлена еще в Вашингтоне, но на границе его задержали: хотели что-то выяснить, требовали дополнительные бумаги. В мексиканских газетах страшилки: красный профессор покушается на национальные богатства страны, его «агент» Букасов уже нанес ей огромный ущерб.

3 ноября 1930 г., Е.И.Барулиной: «Сижу, дорог[ая], на границе Мексики. Жду разрешения. Тут оказались затруднения неожиданные. Сижу, учу испанский. Это дело идет успешно. Читать уже могу. Начал писать главу о Новом Свете для центров».

3 ноября, вечером, Х.В.Харлану : «Всё улажено. Иммиграционная служба Мексики продержала меня три дня. Они были совершенно неправы, потому что у меня всё было в порядке. Но это обычная история, к которой я привык. Изучал испанский. И теперь могу немного говорить. Взял 10 уроков в Ногалесе. Начал писать философию доколумбова сельского хозяйства» [499].

Вавилов пересекает полого поднимающееся к югу Мексиканское плато с громадами гор и маленькими озерами – ими заканчиваются бегущие навстречу немноговодные реки. На карте это жирные головастики с тонкими извилистыми хвостиками. Он едет по единственной в своем роде пустыне, где культурные растения выращиваются на безводных песках. Растения, правда, особые: высокие колючие кактусы и агава – из ее листьев добывают сок для приготовления спиртного напитка пульке…

В музеях столицы Мексики Вавилов рассматривает керамические изваяния древнеамериканских божков, знаменитый круглый камень-календарь, запечатлевший представления ацтеков о вселенной.