Семен Резник - Эта короткая жизнь. Николай Вавилов и его время

Как раз с квартирой в Ленинграде у Добржанских проблем не было: уезжая в Америку, они оставили ее за собой. Филиппенко следил за тем, чтобы квартплата вносилась своевременно; после его смерти за этим следил кто-то из друзей Добржанского – либо его сотрудник по университетской лаборатории Юлий Керкис, либо вернувшийся из США Карпеченко, а скорее всего – молодой генетик Юрий Горощенко, который временно жил в этой квартире [508].

Хотя Вавилов считал неудобным заранее ставить вопрос о трудоустройстве Добржанского, он поговорил с непременным секретарем Академии наук В.П.Волгиным, после чего написал: «Академия наук в лице своего непременного секретаря и меня как директора Генетической лаборатории приглашает Вас занять должность ученого специалиста в составе Генетической лаборатории Академии наук. Немедленно, по приезде в Ленинград, Вы можете приступить к исполнению своих обязанностей» [509].

Но наполненные деловой конкретики письма Вавилова лишь усиливали тревогу Добржанского. Из них было видно, насколько изменилась и продолжает меняться страна, которую он покинул три года назад. Особенно поразило письмо от 9 июня: «Во всяком случае, с Вашим умением писать, никаких [материальных] затруднений не будет. Книги сейчас нужны, их охотно печатают, лишь бы они были интересны. <���…> Конечно, надо подковаться диалектикой. Дело это совершенно нетрудное для Вас, и кроме пользы ничего из этого не будет. <���…> В общем, мы быстро двигаемся, поэтому надо следить за нашим теоретическим фронтом. Появляется ряд ценных статей в журнале “Под знаменем марксизма”, “Естествознание и марксизм”, – всё это Вам надо знать, тогда будете вооружены с ног до головы. От механистических идей надо Вам отойти, если таковые у Вас сугубо внедрились. <���…> Особенно ждем от Вас “Генетику животных”. Пишите курс классический, но только чтобы не было тенденций, целеустремленности, механицизма, идеалистической тенденции, грубого материализма. Одним словом, пишите курс диалектически» [510].

Не могу поручиться, но не исключаю, что это было написано не без задней мысли: Вавилов подавал сигнал тревоги. Добржанского оно обдало холодным душем.

«Хуже всего то, что, судя по Вашему письму, от меня потребовалось бы то, что я не могу дать. В самом деле, для того, чтобы жить, мне потребовалось бы подрабатывать писанием. Это еще ничего, в конце концов, многие так живут.

Но вот те требования о стиле и характере писаний, о которых Вы говорите, делают для меня положение невозможным. С этим стилем я не знаком, а насколько знаком, чувствую себя не в силах его принять, ни даже под него подделываться. А к тому же, ясное дело, и лабораторию надо вести в том же духе. Значит, с первых же шагов – неприятности, унижения и пр. Простите, Николай Иванович, если этим доставлю Вам неприятность. Но я написал откровенно, поставил все точки над i и ничего не утаил. При всем моем уважении к Вам лично, при всем моем искреннем желании работать в Академии наук, а не здесь (знаю, что в искренности этого желания многие сомневаются, но это их дело, – я говорю что думаю), вижу, что из этого ничего не выйдет. Написать это письмо мне было нелегко, но его не написать было бы хуже. Если же чем-нибудь могу быть полезен здесь, то постараюсь быть. Как бы то ни было, никогда не забуду ни страны, ни того, чем ей обязан» [511].

Рубикон был перейден. Но – в противоположную сторону!

Надо было закрепляться в Америке. Но как?..

Студенческая виза, многократно продленная, очередной раз истекала. Превратить ее в постоянную в США возможности не было. Требовалось выехать и заново обратиться за визой – не студенческой, не гостевой, а – иммиграционной: только такая виза давала право на постоянное жительство. Получить ее гораздо труднее: желающих переселиться в США во много раз больше, чем страна готова принять; ждать приходится годами. Но другого пути не было.

Морган направил Добржанского на три месяца в Канаду, к профессору университета штата Британская Колумбия М.Лернеру. В Канаде Феодосий и обратился за иммигрантской визой.

Заполнил анкету – куда более подробную, нежели та, над которой они с Наташей потешались в Риге несколько лет назад. Отвечая на вопрос, бывал ли он в США и чем там занимался, Феодосий написал то, что было: приехал стипендиатом Рокфеллеровского фонда, а затем стал ассистентом профессора генетики в Калтехе. Был уверен, что это его неотразимый козырь, а вышло наоборот! Студенческая виза не давала права на работу в Америке. Став ассистентом Моргана, он нарушил закон, а нарушителю американских законов въезд в страну закрыт навсегда!

Добржанский оказался в западне…

Состояние полной безысходности чуть не довело до самоубийства. Снова обращаться к Моргану он не решался: тот был так добр и отзывчив, столько для него сделал, а теперь он подвел не только себя, но и его. Ведь наняв на работу того, кто не имел на нее права, Морган тоже нарушил закон!

О своем отчаянном положении Феодосий решился написать только другу и коллеге по лаборатории Милославу Демерцу. Тот тотчас пошел к Моргану.

– Всё уладится, пусть не переживает, – сказал Морган и отправился к ректору Калтеха Роберту Милликену.

Далее легенда гласит, что Милликен в это время был в Вашингтоне – по приглашению президента Гувера. Морган позвонил в приемную президента, но ему сказали, что профессор подойти к телефону не может: президент пригласил его на водную прогулку по реке Потомак. Морган возразил, что звонит по срочному делу и должен поговорить с Милликеном. Когда их соединили, он объяснил ситуацию и попросил помочь. Милликен передал просьбу президенту, тот позвонил госсекретарю, тот – в службу иммиграции. Через полчаса всё было улажено.

…Так ли было на самом деле, или не совсем так, но в итоге американский закон оказался не столь уж твердокаменным. Если нельзя, но очень хочется, то можно! Феодосий Добржанский получил статус постоянного жителя США, через несколько лет стал полноправным гражданином.

По другой версии, Добржанскому «велел» не возвращаться в Россию Вавилов, и произошло это годом позже, во время VI генетического конгресса в Итаке, где они снова (в последний раз) встретились.

Утопическая повесть Александра Чаянова о путешествии в сказочную страну, процветающую под руководством крестьянской партии , не была забыта. В 1930 году, то есть через 10 лет после выхода повести, умельцы из ОГПУ сказку сделали былью. Чаянова «оформили» одним из создателей Трудовой крестьянской партии — подпольной вредительской организации, готовившей акты террора против вождей большевизма с целью захвата власти. По делу ТКП были арестованы десятки ученых, экономистов, политиков. Их заставляли признаваться и называть сообщников, коих тоже арестовывали, заставляли признаваться и называть сообщников. Виртуальная крестьянская партия раздувалась, как мыльный пузырь.